Фаина Гримберг - Анна Леопольдовна

– Давай-ка я напишу тебя! – решительно сказал он и поспешно усадил противу мольберта, обхватив за плечи.

Я покорно сидела. Он снял кружевную косынку с моего платья, грудь и плечи открылись. Он положил косынку на колени мне и встал за мольберт. Рукава его были закатаны до локтей, руки перепачканы красками до черноты, он то и дело отирал пальцы грязными ветошками. Он посмотрел на меня остро и пристально, будто бы совсем со стороны, и произнес тепло и быстро-задумчиво:

– Никогда в жизни я не видел таких печальных глаз…

Работая, он забывался и вдруг стучал ногой в пол; вдруг нарочито, почти дурашливо приговаривал по-русски:

– Эх, доля, доля!.. Доля ты, доля!..

Время летело неприметно. Наконец он велел мне подняться и посмотреть картину. И я снова была очарована. Как я оказалась хороша на портрете – красавица в красном платье, открытые плечи, распущенные по плечам темно-русые волосы, темные голубые глаза… Как я была ему благодарна, в каком я была восторге!.. Он все понял.

– Да, – отвечала я, глядя ему в глаза вопрошающе. – Да. Решено. Я согласна, согласна! Сейчас, теперь…

Слова, обещания, клятвы, самолюбие, достоинство, нравственность, верные мысли о счастье и спокойствии других людей, об их правах, – все это сделалось мелочным, ничтожным и ненужным в сравнении с любовью мгновенной, сильной, здесь и сейчас! Все это не казалось препятствием. Никогда прежде я не чувствовала себя настолько живой, настолько живым и телесным существом… Для чего я так долго противилась прежде?..

Было удивительно, необыкновенно. И эта дивная необычайность была моя. Но было и чувство потери, невосполнимой, даже невыносимой потери. Все вокруг словно бы утратило чистоту, поблекло. Прежде все было исполнено чистыми красками, было ярко. А теперь взгляд мой на окружающее сделался как-то тяжел и тускл. Но все равно я счастлива, я радостна. Я женщина, так должно было статься. Он целует мои руки…

Принцесса несчастна. Кто виновен в этом? Может показаться странным, но виною всему как раз высокое положение принцессы в обществе, ее знатнейшее рождение. Будь она и ее супруг простыми горожанами, они свыкались бы друг с другом неспешно, и таким образом приготовлялась бы почва для будущего долголетнего счастья. Но обоих угораздило родиться знатными владетельными особами. И теперь они даже в супружеской спальне скованы цепями долга перед огромной империей, которой они обязаны подарить как возможно скорее наследника. При дворе толкуют, отчего принцесса все еще не беременна. Стоит принцу задержаться в своем кабине те, тотчас принимаются шептаться о пресловутых «последствиях усталости новобрачного». Недавно обер-камергер говорил, что следовало бы дать принцу «благотворные инструкции к поведению, дабы он мог изрядно исполнять супружеские обязанности без ущерба здоровью». Как далеко зайдут последующие издевательства?!

Ее высочество принуждена была проявить решимость. Наконец-то мы говорили наедине. Она советовалась со мной, что предпринять для успокоения сплетен.

– Я была бы так счастлива с ним, если бы не все это! – признавалась она мне.

Но для остановления сплетен и дурных толков Ее высочество избрала не лучшую тактику. Возможно здесь увидеть и мою вину, однако же я не могла противоречить принцессе в ее решимости. Я знаю, что означает это: быть чьим бы то ни было советником, в особенности же – конфидентом высокородной и высокопоставленной особы. Ежели ты согласишься, похвалят остроту и тонкость твоего ума; ежели ты не согласен, кто же станет слушать твое мнение! Я вспоминаю один эпизод занимательной истории приключений Жиля Блаза. Епископ, у которого он служил, велел Жилю Блазу, как только ему проповеди, составленные его святейшеством, по кажутся слабыми, дурно составленными, немедленно высказать свое мнение, что Жиль Блаз и поспешил исполнить. В итоге, как вы уже, вероятно, догадались, честный Жиль Блаз потерял свою выгодную должность при епископе, упрекнувшем его в несправедливости суждений. Итак, принцесса решилась побеседовать с сыном обер-камергера, юным Петром. Он всегда высказывал к ней расположение. И совсем недавно он попросил у Ее высочества прощения за то, что докучал ей своей любовью. Впрочем, оба они знают, что под словом этим – «любовь» – подразумевается всего лишь естественное желание семейства обер-камергера породниться с правящей династией. Ее высочество долго проговорила с Петром Бироном наедине в своей комнате, затем отправилась с ним кататься на санях. Принцесса возвратилась довольная. Юный Петр пообещал ей уговорить своего отца более не мешаться в интимную жизнь Ее высочества и Его светлости. Послушайте, что произошло далее! Принц, воспользовавшись естественным правом законного супруга повелевать, упрекал Ее высочество сначала едва ли не в неверности, затем, быстро поняв свою ошибку, перешел к упрекам в непредусмотрительности. Он, пожалуй, прав, но принцесса огорчилась до слез, потому что он не оценил ее добрых намерений. Размолвка длилась недолго, но успела сделаться достоянием всего дворца. Кто не сплетничает здесь? Разве что скульптурные фигуры вкупе с изображениями на картинах! А кто здесь сплетничает непрестанно? Разумеется, семейство обер-камергера вкупе с раскаявшимся Петром! Теперь императрица постоянно дуется и раздражена на принца по любому поводу. Он в долгу как в шелку, и недавно у него не было денег для уплаты скорняку за шитье зимней шапки. Посланник Кайзерлинг ссудил его деньгами. Принц мало-помалу начинает доверять ему. Принц имел аудиенцию у Ее величества. Императрица выдвинула ряд обвинений против Его светлости. Она обвиняет его в скрытности и сурово спрашивала, отчего он более откровенен с чужими людьми, нежели с ней, которая любит его, как сына. Под этими самыми «чужими людьми» Ее величество, конечно же, подразумевает Кайзерлинга. Другое обвинение столь же значительно, то есть – на мой взгляд, по крайней мере! – столь же мелочно. На вечерний прием в покоях императрицы Его светлость явился в черной одежде, то есть в черном бархатном кафтане. Императрица гневается: как он мог забыть, что она не переносит черного цвета! Пошли толки, будто Ее величество не хочет допускать молодую чету обедать в ее покоях и скоро прикажет принцу и принцессе обедать в их комнатах. К счастью, покамест это не произошло.

Однако новую тревогу вызвал визит голштинского представителя Бределя. Он расточает комплименты голштинскому принцу Карлу-Петру, сыну Анны Петровны, старшей дочери великого Петра. Кстати припомнили, что нынешняя императрица всегда относилась с большой приязнью к своей двоюродной сестре Анне. До чего же глупы бывают сплетни, до чего же нелепы! Ее величество никогда не передаст престол потомкам Великого Петра, своего дяди, в ущерб династической линии своего отца.