Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 1

Это были племена гаэтули и гарашанты; мать Югурты происходила из племени гаэтули.

После того, как сдался Вага, царь постарался, чтобы ни денег, ни сокровищ не было ни в одном из городов, по которым могли пройти маршем римляне; все переправили в такие отдаленные места, как Зама или Капса, цитадели на вершинах неприступных скал, окруженные поселениями верных царю аэтули. Да и Вагу царь не отдал Риму. Еще раз Югурта подкупил римлянина – Турпилия, начальника гарнизона. Друга Метелла! Ха! И все же что-то было неладно. С приходом докучливых осенних дождей Югурта все больше и больше убеждался в этом.

Вот только он никак не мог точно определить, что именно, не так.

Его двор постоянно находился в движении: переезжал из одной цитадели в другую. Всюду царь разместил своих жен и наложниц – чтобы, куда ни приедь, всюду его встречали любящие глаза и руки. И все же что-то было не так! Нет, не с расположением войск, не с самими войсками. И города, и области, и племена были ему по-прежнему преданы. Но ноздри его чуяли ветер опасности. Опасность была совсем рядом. Хотя это предчувствие он никогда не связывал с отказом Бомилкару в должности.

– Неладно при дворе, – сказал он Бомилкару, когда они ехали в конце марта из Капсы в Кирту в голове огромного каравана кавалерии и пехоты. Бомилкар взглянул ему в глаза:

– При дворе?

– Затевается что-то плохое, брат. И я готов биться об заклад, что это – дело рук гадкого слизняка Гауды, – сказал Югурта.

– Ты имеешь в виду заговор придворных?

– Не знаю точно. Только что-то не в порядке! Я это чувствую.

– Убийца?

– Может быть. Честное слово, не знаю, Бомилкар! Глаза мои глядят туда и сюда, в двенадцати направлениях разом, уши мои навострены, как у дикого зверя и слышат столько всякого… Но только нюх подсказал мне: что-то не так. А ты? Ты ничего не чувствуешь? – спросил он, уверенный в преданности Бомилкара и в том, что ему можно доверять.

– По правде говоря, не чувствую ничего, – отвечал Бомилкар.

Трижды пытался Бомилкар заманить ничего не подозревавшего Югурту в западню, и все три раза Югурте удавалось уйти из нее невредимым. И он ни в чем не заподозрил своего родича.

– Они становятся слишком умны, – сказал Югурта после провала третьей по счету засады римлян. – Это явно работа Гая Мария или Публия Рутилия, но не Метелла, – он помрачнел. – В моем собственном лагере есть шпион, Бомилкар.

Бомилкару удалось сохранить спокойствие:

– Допустим. Но кто бы осмелился?

– Не знаю. Но, будь уверен, рано или поздно выясню.

В конце апреля Метелл вторгся в Нумидию. Рутилий Руф убедил его удовольствоваться для начала целью меньшего масштаба, чем столица, Кирта: римские силы были брошены на Фалу. Бомилкар известил, что завлек Югурту в Фалу, и Метелл предпринял четвертую попытку захватить царя. Но Метелл не сумел с должной быстротой и решительностью взять Фалу штурмом, и Югурта спасся бегством, а штурм перешел в осаду. Через месяц Фала пала, и, к удовольствию Метелла, там обнаружилось множество драгоценностей, которые Югурта привез с собой, но был вынужден оставить при бегстве.

Прошел май, наступил июнь. Метелл двинулся на Кирту, где его ожидал другой приятный сюрприз. Нумидийская столица сдалась без боя – благодаря проримским настроениям в городе, где много жило италийских и римских дельцов. Кроме того, Кирта разлюбила Югурту.

Стояла жаркая и очень сухая погода, обычная для этого времени года. Югурта был теперь вне досягаемости – на юге, в шатрах гаэтули, а затем а Капсе, на родине своей матери. Маленькая, но сильно укрепленная горная цитадель посреди областей, населенных гаэтули, Капса занимала особое место в сердце Югурты: именно здесь его мать жила после смерти своего мужа, отца Бомилкара. И именно здесь Югурта хранил свои главные богатства.

Именно сюда в июне люди Югурты доставили Набдальсу, пойманного на пути из оккупированной римлянами Кирты. Шпионы Югурты в римском стане добыли убедительные свидетельства предательства Набдальсы. Хотя Набдальса всегда был известен, как человек Гауды, ему не препятствовали в передвижении в пределах Нумидии; как дальнего родственника, в жилах которого текла кровь Мисиниссы, его терпели и считали безвредным.

– Теперь я получил доказательства, что ты активно сотрудничаешь с римлянами, – сказал Югурта. – Впрочем, огорчает меня одно: ты был так глуп, что имел дело с Метеллом, а не с Гаем Марием.

Он изучающе посмотрел на Набдальсу, закованного в железо и носившего следы жестоких допросов.

– Конечно, ты был не один, – произнес Югурта задумчиво. – Кто из моих людей с тобой в заговоре?

Набдальса отвечать отказался.

– Пытать его, – деловито распорядился Югурта.

В Нумидии не практиковали особо изощренных пыток, хотя Югурта, как и все деспоты Востока, пользовался и подземными тюрьмами, и долгими сроками заключения. В одну из подземных тюрем, находившуюся в толще скалистой горы, на вершине которой располагалась Капса, и бросили Набдальсу. Добраться до тюрьмы можно было только через семь туннелей, ведущих из дворца, расположенного в стенах цитадели. В этой тюрьме подвизались грубые солдафоны, которые, казалось, и были созданы природой, чтобы пытать людей.

Вскоре Набдальса заговорил, – после того, как у него вырвали все зубы и все ногти на одной руке. Когда Югурту позвали выслушать признание Набдальсы, он, без всякой задней мысли, взял с собой Бомилкара.

Зная, что ему уже не вернуться из подземелья, Бомилкар взглянул в голубую высь, глубоко вздохнул сладкий воздух пустыни, провел ладонью по шелковистым листьям цветущего куста. Ему очень хотелось унести все это в своей памяти – туда, в темноту…

В плохо проветриваемом помещении стояла вонь, от экскрементов, блевотины, пота, крови, стоялой воды поднимались испарения, как в Тартаре. От одного этого человека разбирал страх. Даже Югурта вздрогнул, входя.

Говорить с Набдальсой было непросто: десны его постоянно и обильно кровоточили, кровотечение из сломанного носа было не остановить никакими примочками. Глупость, думал Югурта, испытывая одновременно отвращение при виде Набдальсы, и гнев на тупых палачей, которые едва не лишили дара речи того, от кого ждали разговорчивости.

Но это не имело большого значения. На третий вопрос Югурты Набдальса вымолвил единственное слово, и его удалось разобрать сквозь бульканье крови.

– Бомилкар.

– Оставьте нас, – приказал царь палачам. Лишь предусмотрительно распорядился перед тем изъять у Бомилкара кинжал.

Оставшись наедине с царем и Набдальсой, находящимся в полубессознательном состоянии, Бомилкар вздохнул.

– Единственное, о чем сожалею, – сказал он, – что это убьет нашу мать.