Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

— Извини, но младшие сестрички для того и сделаны, чтобы их дразнить.

— Дразни старшую, она за Авшаломом бегает.

— It is interesting. Она бегает за ним, а он за тобой? «Ее он страстно любит, а ей полюбился другой» — угадал? [70]

Природа не раздала сестрам по серьгам, она действовала с большей фантазией: одной — сережки, другой — колечко. Ривка не менялась с сестрой. Пусть переодевается, хоть в мужчину, хоть еще в кого. Как быть женственной, чтобы быть любимой, Ривка лучше знает. Легкий поворот головы вправо, ротик круглый — когда Авшалом, спрыгнув с коня, бросает тебе под ноги абайю (свой бедуинский плащ): «Ой, ой, Ривочка, дай твой ротик, девочка!» У Сарры нет идеалов. Она читает только про зон о т (шлюх). За всю жизнь не прочла ни одного стихотворения.

В Зихрон-Яков Авшалом проник — «проник», «пробрался», как угодно — благодаря сестрам. Они же и замолвили за него словечко Арону, когда тот искал себе помощника. Об агробиологе из Атлита Авшалом знал понаслышке — лишь то, что у него свой автомобиль. Хадера это Монтекки, а Зихрон-Яков — Капулетти. На бал, который дают Капулетти, пытается проникнуть молодой Монтекки. Фейсконтроль распознал его, но Сарра, стоявшая поблизости, сказала: «Это мой гость». Взяла его за руку и подвела к Ривке: «Вот тебе кавалер. А ты будешь целый вечер с ней танцевать. Кто ты, как тебя зовут?» — «Авшалом Файнберг». — «А я Сарра Аронсон».

Лёлик Файнберг (отец) был заклятым врагом Эфраима-Фишеля в их совместную бытность в Ришон ле-Ционе. Иначе как Корахом Эфраим-Фишель его не называл. И так же, как Господь уничтожил Кораха, Барон — чей титул постепенно превратился в имя собственное — разделался с Лёликом, вознесшим хулу на «Альянс», детище Барона.

Раздразнивший в благодетеле зверя, пощады не жди! Ему с его смехотворными претензиями дали такого пинка, о котором он будет помнить до конца своей жизни, — он умер в одиннадцатом году от начала этого недоброй памяти столетия, казалось бы ничего худого не предвещавшего.

«Лёлик — дурак», таков был общий приговор. Громче всех звучал в этом хоре голос его тещи — ребецин, раввиши: «Это же идиот, каких свет не видел».

Зачатый в Севастополе под свист ядер, он всю жизнь с кем-то сражался. Оттого и не было ему ни в чем удачи. Фаня, жена, только и знала, что подливать масла в огонь его безумств. Кому как не дочери раввина выдирать себя с корнем из хорошо унавоженной еврейской традиции. Ее отец Меир Белкинд — главный раввин Гедеры, ее брат Исраэль Белкинд основал в Яффе школу с обучением на еврейском. А сын Лёлика и Фани в это время зубрит наизусть суры в арабской школе в Хадере. В тринадцать лет он отказался повязать тфилин [72].

Так и не разбив сердце прекрасной Франции, но заметно улучшив свое произношение и надышавшись парижским бензином, Авшалом телеграммой был вызван домой. На «шлошим» (тридцатидневный траур, аналог сороковин) он читает кадиш по отце на хадерском кладбище.

Отвоевался Лёлик — с Бароном и его вассалами; но и с теми, кто восстал на феодала, тоже повоевал; воевал он и с болотами, и с малярией, которую подхватил, и с эвкалиптами, которые сажал, а они никак не приживались; и с кошерными евреями, живущими на халук у (подачки), и с социалистами-безбожниками, и с арабами, по пять раз на дню казавшими небу ягодицы и глядевшими на него глазами его тещи: «сумасшедший идиот» — со всеми воевал; но более всего со своим еврейством, победить в себе которое еврею не по силам. Поэтому лучше не пытаться, скажет один. Другой возразит: всеми силами пытаться выдавить из себя раба! А третий их примирит: так все и было задумано, только так и можешь остаться самим собою: ненавидя себя, борясь со своим Богом, пытаясь убежать от себя.

Тридцатидневной свежести могила, как горячая хала свежа. И тем не менее! Хотя губы Авшалома и бормотали кадиш, сердцу читать кадиш не прикажешь. «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». Лучше жить в Палестине, чем в Париже. Не верите, посмотрите на Гогена: как хорошо ему в Хадере.

Но красная Хадера не то место, где оценят французский или развевающуюся абайю, когда, одержимый мрачным восторгом, скачет Авшалом наперегонки с поездом или когда завсегдатаем парижской гостиной не понаслышке судит о новомодном романе.

Ривка не стала переспрашивать имя писателя. Сарра бы переспросила, но Ривке стыдно. И стыдно, что стыдно. О чем он с Саррой разговаривает? Они никогда не гуляют втроем, лишь обособившись. С Саррой верхом — он, одетый арабом, Сарра в бриджах, в мужском седле. Доезжают до моря и носятся вдоль прибоя.

С Ривкой Авшалом глядит на луч пурпурного заката, что одним своим касанием обращает в золото виноградник внизу.

— Если я умру, то чтоб ты знала… — и дает прочесть написанное рукой, поднаторевшей в арабской каллиграфии. Не то что клинопись еврейских школ, где царапают как курица лапой.

Ривка расплакалась.

— Как без тебя мне жить? Я без тебя, ты без меня.

Можно гадать по Сэфер Шмуэль, а можно и на кофейной гуще. На «Шмуэле» надежней, но всегда поджилки трясутся. В последний раз открылась восемнадцатая глава, восемнадцатый стих («хай» и «нехай», в остатке ноль): «Нет у меня сына, чтобы сохранилось в роду имя мое. И нарек камень своим именем: „Авшалом“». Ривка вздыхает: кто умирает бездетным? Ясно что молодой. И у Товы то же самое открылось: «Не было во всем Израиле мужчины красивей Авшалома». «Красивый, — объяснила Това, — значит молодой». А Това знает, что говорит. Эйндорская волшебница.

— Я тебе сейчас покажу, что он мне дал, — Александр, вчера еще американец, сегодня заграбастал Ривку на кухне.

— Да погоди ты.

Она вытерла руки о фартук и вернулась со сложенным листком.

— На…

Александр внимательно прочитал:

— Почерк кудрявей нас с тобой. И ни одной помарки. Спорю, что у него много копий заготовлено. «Тысяча поцелуев тебе, Ахавати». Тебя что, Ахава зовут? Тебя Ривка зовут. Это чек на предъявителя. Ты Сарре показывала? У нее, наверно, такое же есть… шучу-шучу-шучу, она же рыжая.

Адресат объяснения в любви — обладательница «смуглых кудрей». Потому знак вопроса сохраняется и по прошествии ста лет: кто она? В Израиле шлягер «Тысяча и один поцелуй» звучит из всех радиоприемников на всех линиях автобусов. Я полностью привожу письмо, которое Ривка показала Александру. Перевод взят из интернета. Своей пугающей честностью он напоминает русский канонический перевод Библии. Тени Файнберга это должно быть лестно.

Тысяча поцелуев тебе, Любовь моя!

Такими словами венчают все влюбленные письма своим возлюбленным: «Тысяча поцелуев тебе, Любовь моя…» Так начинаю и я свое письмо тебе: «Как жажду я, Любовь моя, поцеловать тебя тысячу раз…»