Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

Миссия Авшалома удалась. О таком успехе и помыслить нельзя было. Одно феерическое возвращение его чего стоило! Глубокой ночью Арона разбудил стук в ставень над изголовьем его кровати. У Авшалома был свой, известный только ему и Арону, условный стук. Так у Арона заведено со всеми, кто сносился с ним непосредственным образом. Сразу отпадает вопрос — голосом анекдотической старой еврейки: «А кто это, кто это?» За каждым в его ближайшем окружении были закреплены свои ритмические позывные. Сарра стучалась анапестом, Лишанский — амфибрахием, Абулафия — четырехстопным ямбом. Кто-нибудь другой мог бы перепутать размеры, только не Арон. Для Насера Анема было сделано послабление в виде колокольчика.

Услыхав гекзаметр, Арон понял: Файнберг вернулся. Назвался поэтом, стучись семнадцатисложным гекзаметром. Автор «Тысячи поцелуев» был в морском бушлате черного сукна, в маленькой, подвернутой по краям шерстяной шапочке и в сапогах, которые м о сковиц называют «болотники» (они не могут без своих социалистических суффиксов: «болотники», «шомерники», «киббуцники», «лагерники», «кацетники», «хабадники»… черт с ними). В каждой руке Авшалом держал по большой клетке с голубями. «Хорошо тому, чья тяга к карнавалу оправдывается практической необходимостью в нем», — про себя подумал Арон, а вслух сказал:

— Благословен входящий в свой дом. (Барух аба левейтха.)

На святом языке даже в разговорном его изводе говорят по-книжному. Даже когда попросту, «сансэремони», это звучит до сентиментальности торжественно: «Добро пожаловать к себе домой».

Авшалом поставил на пол клетки, и они обнялись.

— В пятистах метрах британский военный корабль, у берега дожидается лодка. В нашем распоряжении ровно час.

Шахматный столик на подозрительно выпуклой ножке — хитрость конспиратора. Тайник устроен был под шахматной доской в скрытом выдвижном ящике. Арон смахнул расставленные фигуры — потом самому же кряхтеть, собирать. У него уже наметилось пузико (le petit bidon).

— Частично могло устареть. Последние поступления на той неделе из Алеппо. Сарра арендовала там станционный буфет. Помимо денег буфетчик считает еще и проходящие воинские составы, а выручку забирает Сарра.

— Узнаю Сарру. Вы, Аронсоны, всегда найдете на чем заработать. Что Алекс?

— Это отдельная история.

Через час фрегат «Монеган», неподвижно черневший против мертвой руины крестоносцев, взял курс в открытое море. Лейтенант Вулли увозил в гильзах туго свернутые листки папиросной бумаги, испещренные бисерным почерком Арона. Записей и выписок, и отчетов, и подсчетов, и стенограмм подслушанных разговоров набралось столько, что ими было впору обклеивать парадную залу Букингемского дворца [95]. В НИЛИ сразу воспряли духом, все ждали появления британского фрегата, как безумные, — как ждут пришествия Мессии.

За три месяца до того, как британский фрегат «Монеган» в сгустившейся ночной тьме высадил Авшалома с его голубятней на турецком берегу, то бишь в Палестине, Александр Аронсон взошел на борт испанского пассажирского судна «Аль Андалус». Допустим, что оно так называлось. Хотя подобное допущение, геополитически злободневное лет семьсот назад, потребовало бы от нас гораздо больших усилий, чем те, что требовались от носильщиков, вносивших по трапу чемоданы, сундуки, картины. В кормовой трюм грузили мебель, упакованную в брезент, и даже погрузили пианино. На ящике было написано красной краской: «Fragile piano» и нарисован раскрытый зонт в натуральную величину. Из воюющей Южной Сирии в Испанию уплывали со всеми пожитками, благо Испанское королевство под мудрым правлением Альфонса XIII хранило нейтралитет. (Бедный Альфонсо! В подтверждение того, что добрые дела наказуемы, в него прямо на свадьбе была брошена бомба — промашка, — потом его чуть не унесла «испанка», два сына умерли от гемофилии, третий — глухонемой, а в 1931 году он и вовсе будет свергнут победившими на выборах республиканцами. Но пока еще за окном каюты год 1916-й, королевский желто-красный флаг с гербом Бурбонов развевался на корме «Аль Андалуса».)

Свой чемодан Александр нес сам, без видимых усилий, что предполагало кратковременное путешествие — либо указывало на легкомыслие путешественника. Хотя одно другого не исключало.

Офицер погранично-таможенной службы, в феске с синей кисточкой, сверился со списком пассажиров. Он сидел за столиком под тентом. Поставив чернильную галочку против найденной фамилии, он вернул Александру паспорт: проходите. Тут же стоял на вытяжку солдат с примкнутым штыком. Страж самому себе — иначе б давно отлучился в отхожее место.

У Алекса оно в каюте. Так-с. Чемодан бросил где попало и шлепнулся на туго заправленную узкую койку. «В тесноте да не в обиде». Так и скажет ей — той, что поднималась впереди: на уровне глаз маячила пара туфелек, правда в каждой руке по детской ручонке. С оставшимся на берегу мосье дамочка прощалась вся в слезах. Утешим. Небось из Мелильи в Кадис, а оттуда в Одессу. Великая Россия, забиться в медвежий угол и пережидать бурю.

«Но кто-то из Мелильи поплывет совсем в другую сторону, — в сладкой дреме думает Александр. — В Александрию. В Женском королевском корпусе полно ирландок, каждая — рыжая Сарра. Хоть раз да состоится подъем флага, хоть одна да задерет юбку. Почему национальный цвет Ирландии — зеленый? Потому что красным телицам к лицу щипать травку».

Любовь — хитрая штука. Императив «любить ближнего» дополнен греховным пояснением: «как самого себя». Мужчине, если не в заточении, любить самого себя вообще не пристало. «Люби ближнего своего, а не себя» — наставление бывшему узнику в реабилитационном центре. В Святой земле воздух любовный. Аронсоны сотворены из той же земли, что Адам Кедмон. И как Адаму с Хавой, Аронсонам под страхом изгнания из рая возбраняется разменивать себя потомством. Гордая семья. Кто как не он, не Александр, готов был собственноручно принести в жертву рыжую телицу, если б семя его дало росток. А братец Цви ослушался, вот и обернулся жеребцом: ступай в стойло вместе со своим потомством! [96]

Пароходный гудок был слышен на всю Яффу, но Алекс ничего не слышал. Что это было, Алекс? «Аль Андалус» большой пароход, но против другого парохода он соринка. У того борт, сколько хватает зрения, весь в огоньках иллюминаторов. Стена светящихся точек. Иные гаснут, но тут же прорезается новый глазок, по поговорке «свой глазок — смотрок». То там то сям. Дни за днями, мертвецы за мертвецами. На носу этой неправдоподобной громадины в силу ее неправдоподобия даже может быть выведено: «ЙХВХ». Все может быть. Нос корабля не умещается в поле зрения. И потом это еще большой вопрос: буквы, те, что разбежались в разные концы света после разрушения Храма, воссоединятся ли они с его восстановлением?