Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

Поэтому охрана электростанции и паромной переправы, служившей продолжением торгового пути через Палестину в Египет, была доверена местному гарнизону, а новозеландцев перебросили из Кантары на участок Туссум/Сарапеум — устанавливать дополнительные заградпосты.

Формально принадлежавший Египту Синай никем не контролировался. Канал с его высокими укрепленными берегами, в отдельных местах сужавшийся до восьмидесяти метров, был подобием заполненного водою рва под стенами замка. Судоходный лишь в дневное время, он находился под защитой пулеметных гнезд, свитых в относительной близости друг от друга, — расстояние между ними не превышало одной мили. Хуже обстояло с восточным берегом, вглубь которого тянулась безжизненная пустыня. Вероятность повстречать там вражеский разъезд была ничтожно малой — перед уходом в разведку делались ставки один к ста.

Глубокая разведка велась только с гидропланов, а им для полетов над всем Синаем «не хватало потолка» (не набирали нужной высоты). Строительство аэродрома затягивалось. Пилот французского «Акваплана», пролетевший от моря до Беэр-Шевы, не обнаружил никаких признаков 4-й армии. Небольшое скопление войск было замечено вблизи Рафаха, но их малочисленность только настораживала. Где Четвертая сирийская армия!!! Где ее верблюды, люди, пушки, осадные орудия? И видится библейская сцена: всех их, отчаянно хватающих пальцами пустоту, всасывают в себя зыбучие пески, вновь обращаясь затем в песчаную гладь.

Никогда еще в своей жизни Авшалом так не мерз, как в середине октября в Африке. На Суэцкий перешеек спускалась ночная прохлада [93]. Умиравший одновременно и по папиросе, и от холода, он был на положении буриданова осла: мысленно выбирал между желанием закурить и желанием согреться. Так и не решив, перед каким из них легче устоять, он справился с обоими в отличие от своего напарника. Новозеландец — для Авшалома он так и остался безымянным, — тот давно бы уже разломал крышку от дощатого ящика с патронными лентами, развел бы костер и, подержав над огнем озябшие пальцы, достал бы кисет с вышитым на нем барашком. Подарок зареванной Мэри — чтоб вспоминал о ней на другом конце земли. Как тесен становится мир! А то ли еще будет. Как тесна будет Земля, прежде чем снова станет тоху вэ-воху — безвидна и пуста…

(Кому-то не курить на дежурстве — маята. И никак без того чтобы не насвистывать себе под нос — у новозеландца была такая привычка. А будь он турок, ему пришлось бы разуться, отстегуть патронташ — гремит! — и расстаться с самым ценным: оловянной ложкой, продетой под кожаный ремешок на обмотке. Таков порядок у турок.)

Авшалом вздрогнул — всем своим доисторическим существом, дремавшим в нем, от колен до плеч. Спасибо сну. Задремав, делаешься чутким животным. Наяву чувства притуплены донельзя, наяву ни за что бы не расслышал всплеска внизу.

Но гигантские прожекторы как ни в чем не бывало прокладывают лишь искусственные лунные дорожки, в которых оживала рябью вода. Принялся жужжать фонариком, как сумасшедший. Молниеносно действовать! Не думая! Испуг быстрее мысли. Толкнул того, который с барашком на память о Мэри, — чтоб бежал на переправу. А сам, не переставая, шарит светлым пятнышком… Нос лодки! Уже поздно звать на помощь.

Сунул жужжалку парню:

— Hold!

И дал очередь. Пулеметный озноб передался ему, будто с пулеметом они сошлись в рукопашную. «Hold me! — кричал „льюис“. — Держите меня, или я за себя не отвечаю!» Лента сразу уползла далеко, вылущивая из гильз чью-то смерть. Потом Авшалом уже бил короткими бережливыми очередями [94], как его научили, а в промежутках следовал за перстом указующим — света. Указывавшим вдруг на плывущего, на чью-то голову, торчащую из воды. «Ага, попалась!» Та-та-та-та-та.

Сарапеум. Новозеландский пехотинец ведет огонь из пулемета Льюиса

И уже отовсюду неслось: «А, попался!» — вспышками залпов. Спаси нас, Господи, от дружественного огня, а от турок мы и сами как-нибудь… Те и впрямь стреляют, зажмурившись, как стража в гареме, в каком-нибудь водевиле, под гомерический хохот зала. На этот раз билеты раскуплены новозеландской пехотой. «Ме-е-е-дленно высовывается дуло. Ты уже давно прицелился и ждешь, когда покажется тряпичная каска», — пересказывает содержание водевиля один из зрителей.

Кто никогда не держал в руках оружия, не выискивал стволом невидимую точку, чтоб сделать тайное явным, тот не знает этого чувства: сорвав с другого покров, ты становишься богом — хоть войны, хоть смерти, неважно чего, дело вкуса. Главное, что вбираешь в себя чужое, дышавшее и жившее за миг до этого. И дыхания жизни в тебе прибавилось ровно настолько, насколько там убыло. Не спорьте, я там был. И знаю, что говорю.

Когда враг сильней тебя, когда наградой ему не дружный смех партера, а смерть твоя и плач жен твоих, и полные штаны страха однополчан твоих — о! тогда он, может, и внушит тебе благородную ярость, но как далека она от белозубого смеха новозеландцев. Или от того беззлобного азарта, с каким Авшалом короткими очередями продырявил пару намокших кабалаков. Лучшее средство от ненависти к ближнему не любовь, что спаяна с ненавистью, как день и ночь в сутках, а презрение.

С рассветом стали видны покачивавшиеся лодки и плававшие вокруг тел а , ударявшиеся о борта, и тел а в самих лодках, и те из них, что еще подавали признаки жизни. Вперемешку с лодками — десантными немецкими лодками новейшей конструкции — плавали понтоны, которые турки успели спустить на воду. Эту без руля и без ветрил флотилию прибивало то к одному берегу, то к другому, то опять относило на середину канала. С британской стороны, в том месте, где песчаная кромка была пошире, а спуск пологий, столкнули большой плот — настил поверх пустых бочек из-под керосина с красным крестом на огромном белом флаге — и стали нагружать его убитыми и ранеными. Позади, в порыжевшем низкорослом ельнике, залегли две роты пенджабских стрелков, в любой момент готовых открыть огонь. По сравнению с ними каково было турецким солдатам, окопавшимся на другом берегу и затаившимся каждый в своей норке!

Потери сторон были несоизмеримы. За время этой несчастливой для турок операции, продолжавшейся двое суток, восточная сторона потеряла порядка двух тысяч убитыми, ранеными и взятыми в плен, тогда как западная — десятерых. Из них двух Авшалом видел своими глазами. Впередсмотрящий на линкоре «Свифтсар» перевешивался через перила «вороньего гнезда», сраженный снайпером в тот момент, когда австралийский корабль проходил по каналу под приветственные возгласы солдат австралийского корпуса. Перед тем несколько часов кряду «Свифтсар» обстреливал турецкие позиции и прямым попаданием разнес в клочья штабную палатку двадцать седьмой дивизии. Ею командовал барон фон Флотов. Это его деду, композитору, была обязана своей популярностью «The Last Rose of Summer» в любимой всеми опере «Марта».