Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

— Своеобразный взгляд. А война, конечно, будет. И не одна. Пока у женщин рождаются дети, будут войны. А значит, всегда. Вечный мир недостижим и даже препятствует прогрессу. Разве в мирное время ассигновал бы Джемаль-паша средства на борьбу с полчищами саранчи в Палестине? То, чем я занимаюсь.

— Вы занимаетесь земледелием?

— Можно и так сказать… Маймонид учил: «Амаавак у авив ве малко шель аколь». Вы понимаете по-еврейски?

— Я знаю только молитвы.

— «Война — отец всего и царь всего» [124]. Но между войнами дипломаты расторгают прежние браки и вступают в новые. Враги становятся союзниками и наоборот. Как перед каждой партией тасуют колоду карт, так и перед каждой войной. Вчера Пруссия воевала с Австрией, а Франция, Англия и Турция вместе разгромили русских. Сегодня Гогенцоллерны и Габсбурги одна плоть. И турки в той же кровати. Кто бы мог предугадать: Австрия будет заодно с турками в двадцатом веке.

Калиш сидел с отсутствующим видом, занятый своими собственными мыслями. Казалось, он не слушает, не слышит говорящего в развязной манере о главах монарших домов. И вдруг спросил:

— Герр Аронсон, а насаждением виноградников вы тоже занимаетесь?

— Не совсем. Злаки. Ячмень, пшеница. Все для пива, все для победы. А почему вы спрашиваете? Виноделие в Палестине в надежных руках.

— Я хотел спросить… — Калиш мялся, — вам не знакома… фрау Авраам… фрау Сарра Авраам, такая рыженькая… извините… — Калиш сообразил, что собеседник его тоже… того… «рыженький».

— Вы с ней знакомы? — удивился Арон.

— А вы знаете ее? — обрадовался Калиш.

Нет-нет-нет, это лишь пробный вариант, лишь одно из направлений, которое разговор мог принять, если бы Арону не удалось скрыть свое изумление. «Вы с ней знакомы?» — спросив так, он говорил: «С кем, с кем, а уж с ней-то я знаком». Вместо этого непроизвольного и, возможно, опрометчивого признания Арон, помолчав, сказал:

— Вы не должны извиняться, я ведь не огненно-рыжий Самсон? А она что, огненно-рыжая? Женщин это не портит, в отличие от мужчин.

— Это была необыкновенная женщина, герр Аронсон. Она из тех женщин, что сводят с ума. На ее глазах имел место инцидент… совсем не для женских глаз. И мне-то, человеку повоевавшему… — он показал свои неразгибающиеся пальцы на левой руке, — это память о Раве-Русской… Но, понимаете, когда на глазах у одной женщины с другой делают… с ее пальцами… вот то же самое, как у меня. И этот крик, он до сих пор у меня в ушах… И потом стреляют в ее мужа, в ее ребенка и в нее. Сарра это все видела, бросилась ко мне на шею. Мы с ней посторонние люди, разве что евреи. Как с вами. То были армяне. Поезд из Константинополя сюда, в Дамаск. Не будь я рядом, и ее бы убили. Потому что она кинулась с такой яростью на солдат… Она не знала страха. Она была как Юдит, как Яэль. Молодая и древняя разом. Всю дорогу от Искендеруна до Дамаска ей было очень плохо. Она повела себя со мной очень великодушно, это я понимаю сейчас. Я просил ее руки, но она мне отказала. Знаете, что она мне сказала, герр Аронсон? Она мне сказала: «Я ненавижу тебя, Зепп». До сих пор я слышу, как она это говорит. Это — и тот крик, той армянки, когда они раздавили ей дверью вагона пальцы. «Я ненавижу тебя, Зепп». Она сказала, что будет воевать за англичан.

«Опасный тип… Зепп… „Урия“ больше бы подходило» [125].

— Дорогой мой, — Арон вздохнул, — у меня экспериментальная лаборатория по выращиванию зерновых. Был там один армянин, Ованес. Был да сплыл. А эта ваша железнодорожная знакомая, вы знаете, где она живет?

— Не знаю, она ехала в Хайфу. «На виноградники», сказала она.

— A-а… Ну, тогда…

— Что?

— «Братья поставили меня стеречь виноградники» — так говорят, когда дают понять: не задавай лишних вопросов. Сарра Авраам… Звучит не очень правдоподобно. Сына не Исааком зовут? Боюсь, она вас разыграла. Мне пора на поезд, герр Калиш.

— На хайфский поезд? Нет, пожалуйста, вы мой гость, — он несколько раз повторил это, долго пересчитывая мелочь, прежде чем расплатиться.

О встрече с болтливым обер-лейтенантом Арон сестре не рассказывал. Ни к чему. Во всем, что говоришь, должен быть какой-то резон: зачем ты это рассказываешь, с какой целью? Если просто так, то не удивляйся, что австрийский офицер при штаб-квартире Джемаль-паши за пивом будет распространяться на твой счет.

Поездка брата в Берлин для Сарры оставалась просто поездкой в Берлин. Он лишь поручил Авшалому законсервировать все опыты в случае своей непредвиденной задержки. Из Копенгагена еще, вероятно, предстоит отправиться в Америку на организованный Гарфилдом симпозиум, о чем паша предупрежден по секрету. «И много чего еще он знает по секрету?» — спросил Авшалом. «Ты знаешь больше».

В ту поворотную эпоху в е сти приходили со скоростью насаженных на дифференциал колес: одни крутятся быстрей, другие, по выражению Калиша, «тише». Почтовая карточка из Берлина была приветом от ничего не подозревавшего Арона уже знавшей, что с ним произошло, Сарре. На цветной фотографии — золотая «Виктория». К этому времени пассажирский пароход, шедший под флагом нейтральной Дании, уже был остановлен в международных водах и подвергнут досмотру. Британцы знали, что искали, — вернее, кого. Среди пассажиров, направлявшихся в Америку, находился известный агробиолог из Палестины Арон Аронсон, состоящий в Османском подданстве. Он должен был участвовать в обсуждении мер по преодолению продовольственного кризиса в охваченных войною районах. Без объяснений Арон Аронсон был препровожден на английский корабль, после чего датскому капитану позволили продолжить плавание.

Так описывала пленение Арона турецкая пресса. Сарра узнала об этом из хайфской «Ди Цайтунг», которую спешно прислал ей человек-невидимка по имени Рафаэль Абулафия.

«Что делать и что это значило?» Она терялась в догадках. Давшая имя НИЛИ и тем сотворившая НИЛИ, Сарра не предполагала, что у нее самой могла быть ограниченная «степень допуска», как у Мойше Неймана или даже Лишанского, ветерана антитурецкого подполья с пылкой претензией на первые роли.

Авшалом — Сарре: «А ты не думаешь, что Арон что-то скрыл от тебя? Я помню, как было с твоим Алексом». — «„Моим…“ — решительно, после паузы: — Да, моим. Нет, Авшалом, нет. Со мной он бы так не поступил никогда».

Но в подполье не бывает «никогда». Там вечный Судный день, который освобождает от всех клятв. Заела пластинка «Кол нидрей», напетая Саббатаем Цви (см.). Готовность жертвовать собой macht frei — освобождает. Как и беспрекословное подчинение — macht frei. Этим жизнь подпольщика и заманчива — подпольщика, разведчика. Тайны не имеют срока давности. Мы никогда не узнаем, что говорил Аронсон Вейцману (последний включит его в состав делегации на переговорах в Версале). Жил ли Аронсон у Вейцмана? По утрам они с Жаботинским спускаются к завтраку, кошер в общих чертах, слово о полку…