Виталий Коротич - От первого лица [litres]

Я всегда с болью и даже со злостью воспринимал любое унижение. Но так сложилось, что много лет подряд я наблюдал на Украине, как униженность может становиться привычной. Как властью создавалась целая сеть интеллигентских по форме и жлобских по сути организаций, вроде Союза писателей, которые вышибали из народа мозги, последовательно и настойчиво боролись со всеми попытками вытащить Украину из провинциальных топей. Такое понимание приходило ко мне постепенно, так же как и знание того факта, что все эти шайки-лейки высиживали специально, культивировали, приправляли доносами в тридцатые, сороковые, пятидесятые и прочие годы. Какое-то время с уровня неведения для меня Союз писателей был роскошной сказкой с позументами, высочайшим интеллигентским клубом, о принадлежности к которому можно только мечтать.

И вот, чуть меня приняли в этот самый Союз, я, хлопая крылышками, летел на один из первых своих поэтических вечеров в киевский клуб Союза писателей на тогдашней улице Орджоникидзе, наискосок от здания ЦК. У входа стоял высокий и, показалось мне, могучий человек, внимательно в меня вглядывающийся. Самый первый, кого я встретил у клуба. Внезапно человек этот (позже я узнал, что его звали Микола Сом – вроде был тогда такой поэт) дохнул на меня чем-то несвежим и сказал: «А ну, Коротич, чи як тебе там, геть отседова! И скажи своим жидам, щоб сюда не ходили!» Я отодвинул его руку и вошел; могло статься, что мой первый визит в этот вымечтанный Союз писателей начался бы с мордобоя. Тогда я мог хорошо вмазать по морде, не много лет прошло с тех пор, как я входил в сборную по борьбе и вполне профессионально тренировался. Вот так это первое впечатление врезалось в память, и с тех пор оно подтверждалось неоднократно. Собственно говоря, везде есть разная шелупонь, но – чтобы так вольготно…

Сразу же хочу подчеркнуть, что я бывал во многих писательских союзах, несколько раз избирался в литвожди и знаю, что всегда среди писателей была выразительная прослойка из честных и талантливых людей. Но эта организация создавалась не для них. И тем не менее я очень дорожу тем, что я профессиональный писатель. Жизнь – постоянный выбор: ситуаций, друзей, решений. В конечном счете все зависит от тебя самого на этой сцене.

О том, что весь мир – театр и люди в нем – актеры, говаривал еще старик Шекспир. Но кроме актеров есть и драматурги; сам Шекспир умудрялся быть и тем и другим. Мне всегда были интереснее драматурги, мне нравилось вглядываться и вслушиваться в людей, озвучивающих ими же выдуманных героев. Сам я видел только одну пьесу по собственному произведению, но и та была инсценизацией, которую написал не я. Мне пришлось написать несколько киносценариев, но сценарии реализуются целой толпой – режиссер, художник, оператор, редакторы, актеры… Профессиональные драматурги всегда казались мне людьми повлиятельнее сценаристов – они были главными выдумщиками, устраивая жизни своих героев, организовывая вокруг себя режиссера, художника и всех остальных. Во всяком случае, пытаясь этого достичь. Я вспоминаю сейчас о драматургах, с которыми жизнь сводила меня очень близко, чьи пьесы шли по всей стране. Драматурги эти жили в Киеве – и я там тогда жил, – но истории, которые я расскажу дальше, могли произойти где угодно. Все пьесы писались для единственного театра, советского, с единой цензурой; продираться к смыслу театральных событий, когда и смысл жизни бывал не всегда понятен, было непросто. Короче говоря, драматурги бывали интереснее своих пьес, так же как, кстати, члены правительства бывают интереснее собственных решений.

Известный киевский драматург Алексей Коломиец внушал мне, что нужно постоянно слышать и видеть все свое окружение, не давать героям забалтываться. «Нужна объемность рассказа, – говорил Алексей. – Герои спорят, а в это время кто-то рядом с ними просит воды. Женщина изнемогает от жажды и умоляет дать ей напиться…» И заканчивал вполне хемингуэевской фразой: «Человек один ничего не может, ни хрена…» Мы беседовали в Ялте, хорошо подвыпивши, и казались себе творцами и регуляторами событий. Я запомнил много формулировок и завершенных фраз из своих нечастых бесед с Коломийцем. С другими украинскими драматургами, Миколой Зарудным например, я виделся куда чаще, но почти никаких разговоров дословно воспроизвести не могу. Зато помню, насколько важны для меня были эти слова и встречи.

Разрушение одиночества – не только творческая, но и жизненная задача. Все боятся вакуума, в том числе драматурги. Один из них, Микола Зарудный, спасал меня из многих моих одиночеств и душевных раздрызгов в течение нескольких десятилетий. Он был на пятнадцать лет старше меня, но за все годы нашей дружбы я никогда не ощутил возрастной разницы. Хотя это был не просто возраст; наши жизненные опыты разнились основательно (что мой, мальчишеский, стоил против его, кровавого, окопного, с тяжелым ранением, с трибуналом, который он тоже прошел). Как и я, Зарудный любил песню Высоцкого «Тот, который не стрелял».

Мы давно были знакомы, но подружились в середине шестидесятых в Алма-Ате. В Казахстане шла Декада украинских литературы и искусства. Переводя это на обиходный язык, можно сказать, что шла утомительная пьянка с минимальными контактами на уровне членораздельной культуры. Во всяком случае, мой сосед по гостиничному номеру, поэт Платон Воронько, ежедневно упивался вусмерть, затем долго рассуждал по ночам о сложностях мироздания и пытался вовлечь меня в свое бормотание.

Микола Зарудный жил в соседнем номере. Его сосед тоже выпадал из графиков, и мы поначалу сблизились на почве своей неустроенности, так как одинаково не высыпались и одинаково уставали от бессмысленных целодневных метаний по школам, промышленным объектам и клубам Алма-Аты. Микола рассказывал мне про университет, который он здесь заканчивал после ранения, но воспоминаниями дело не ограничилось. Дело в том, что у каждого участника декады на руках был план мероприятий. Для того чтобы успешнее осуществлять этот план, на двоих давался один автомобиль, и, не помню уже как, мы с Миколой устроили себе общую «Волгу». Водитель нам попался понятливый, быстро согласившийся с тем, что стоять в толпе культурных деятелей двух республик, все равно на какой сцене, – занятие весьма утомительное. Каждое утро мы с водителем заезжали на роскошный алма-атинский рынок, покупали там большой арбуз, брали бутылку коньяка, тоже большую, и укатывали в горы. Горы вокруг Алма-Аты замечательные, погода нам благоприятствовала, и в то время, как остальные члены делегации бледнели и худели, мы наливались здоровьем и арбузно-коньячными соками. Переговорили мы с Миколой на всевозможные темы, хорошо ощутили друг друга и друг другу поверили.