Роберто Пацци - В поисках императора

Сам старый епископ тоже никогда не был в восторге от того, что в городе столько желавших удалиться от мира. Ему не хватало священнослужителей для обычных церквей, а затворниц становилось все больше, и все чаще они требовали от него новых пастырей и исповедников. Он несколько раз позволил себе обратиться к ним, стоявшим тесно на возвышении для хора, чтобы разъяснить: нигде в Священном Писании не сказано, что Бог требует служения в молчании и отказе от семейных обязанностей. Но врываться в монастырь и силой разрывать союз, который эти бедные души заключили с Господом, – неслыханное дело! Иерарх еще раз посетовал на непонятное упрямство Священного Синода, который вот уже много лет как не может послать ему молодого преемника. Тем, кто придет навестить его, он непременно сообщит, как сильно болит душа его за безразличие земляков к тому, что случилось с монахинями.

Но добровольно ушедшие от мира монахини Тобольска, грубой силой революционного оружия вырванные из затворнической жизни, сумели отомстить за оскорбление солдатам и за безразличие горожанам. Они хорошо знали своих земляков, знали, кто чей брат, отец, дядя, это их грехи они отмаливали в своем добровольном заточении. И о грехах они знали немало: многие женщины приходили к насельницам за праведным советом, рассказывая о горестях и тайнах своих семей. Монахини, которым пришлось вернуться домой, увидели, каким камнем на совести их близких лежит трусость, проявленная в день монастырского погрома. Матушка Пульхерия, сестра Владимира и бывшая игуменья, на следующую же ночь после кощунственного набега, учиненного комиссаром, явилась к брату, убравшемуся со своей бродячей труппой на окраину Тобольска и готовому назавтра же отбыть из столь негостеприимного города. Они проговорили один на один два часа кряду. Сразу же после этого Владимир закрылся в своей комнатушке с Атанором, Соланж, Надей и всеми артистами и акробатами.

Две ночи спустя горожане были до смерти напуганы голосами, которые очень напоминали голоса их умерших близких. Обитатели загробного мира угрожали жителям Тобольска самыми страшными несчастьями за их овечью покорность тем, кто правит городом, и тому, что в нем происходит. Многие обыватели, так и не набравшиеся смелости выйти на улицу и зарывшиеся поглубже в одеяла, узнавали в звучащих голосах голоса своих матерей, отцов, братьев, лишь чуть-чуть смягченные странной, слишком женственной интонацией.

В течение двух предшествующих дней без перерыва инокини брали у Владимира и его друзей уроки в оскверненных церквях, ключи от которых им дал епископ. Те превзошли самих себя, обучая эти девственные души, как надо орудовать голосом, чтобы получилась нужная интонация – вечный упрек и вечный плач усопших родственников по несовершенству земной жизни. Память сердца подсказывала монахиням голоса родных, уже несколько стертые, но все еще не забытые. Юродивый, который за тридцать лет своей жизни в этом городе своим собственным голосом проверил, на каких углах города можно добиться наилучшего акустического эффекта, сумел очень точно скопировать баритон умершего епископа Кирилла, самого любимого из пастырей, предшественника Гермогена. Его голос тотчас узнали все старики, помня, как вел он крестные ходы и проповедовал с амвона.

Семья Агаджаняна, вот уже двести лет приставленная к башне с часами и заставляющая время двигаться даже в Тобольске, превратилась во взвод связистов при этой роте сверхбыстрых и сверхэффективных призраков. Самую большую дрожь вызвали крики и вопли бывших политзаключенных, государственных преступников, которых тоже втянули в предприятие Владимира, разыскав в одном из трактиров. Маленьким тоскливым кружком сидели они вокруг стола, даже водка не способна была помочь скоротать их жизни, они клевали носами от скуки и пьянства. Бывшие арестанты с радостью согласились участвовать в отмщении, чтобы напугать отвратительный город, который лишил их способности забывать утекавшее время. Им была предназначена роль святых, почитаемых горожанами в двадцати пока еще открытых церквях, мощи которых были объектом поклонения и святость которых только упрочивали проплывающие мимо века. Бывшие ссыльные превратились в безжалостных судей, они стучали в двери, ворота и требовали ответить им, почему горожане оказались столь неблагодарными, почему ответили злом на милости и благословение.

Бывший офицер, перепугавший женщин своим гигантским ростом и свирепым выражением лица при выходе из крепости, оказался самым убедительным из всех актеров матушки Пульхерии, участвовавших в постановке под названием «Ночь Священного Страха».

Монашенки, которых оскорбили кощунственным вторжением в храмы и монастыри, невиданным на земле русской со времен татаро-монгольского нашествия, вызвали к жизни всех умерших за последние годы жителей города, чтобы те защитили их попранные права. Они шли по улицам вслед за офицером-террористом, а тот выкрикивал проклятия, предавал анафеме отступников с такой силой и убедительностью, какой бедные женщины никогда не слышали в речах епископа, наносившего им архипастырские визиты.

На следующий день совершенно обезумевший город казался мертвым, как кладбище. Только большевики вместе с комиссаром вышли на улицы, попытавшись узнать, куда попрятались те непокорные наглецы, которые посмели покуситься на революционное достоинство города. Но монахини были за дверями своих двадцати церквей, собранные призывом епископа Гермогена, не заставившего себя долго упрашивать, когда матушка Пульхерия пришла к нему за помощью. Несколько дней казалось, что Тобольск никогда не вернется к нормальной жизни. Даже большевики вели себя осторожно, стараясь избегать столкновений с колючими и воинственно настроенными горожанами, реакцию которых на последние события трудно было предугадать. Но когда на площади раздался крик о том, что со стороны реки приближается Преображенский полк, горожане немедленно поняли, что надо делать.

Из домов, лавок, трактиров, церквей стал сбегаться народ: вспыхнуло восстание. Камни, палки, кастрюли, колья, топоры, вилы, старые ружья, рогатины, железные штанги, которыми закладывали засовы, грабли и лопаты – все шло в ход против солдат нового правительства. Восставшие с восхищением обнаружили, что в этом совершенно неорганизованном, стихийном выступлении участвовали и монахини из разогнанных монастырей. Они наравне с мирянами шли в наступление на красных солдат и, как оказалось, очень хорошо знали городские улицы.

Когда к вечеру стало ясно, что город освобожден и владыка Гермоген, облачившись в праздничные ризы и митру, которые надевали и его почтенные предшественники, поддерживаемый под руки Владимиром и Пульхерией, появился, растроганный, на крыльце своей усадьбы, чтобы благословить горожан Тобольска и достойно встретить грозный полк, доказавший в тяжелом походе верность государю всея Руси, а также чтобы вручить командующему ключи от города, оказалось, что дьявол проделал с собравшимися дурную шутку. Перед толпой появилось от силы человек пятьдесят солдат, напуганных и истощенных, несколько измученных и худых офицеров со стертыми лицами – какое-то странное сборище растерянных и поникших духом людей, у которых даже не было командира; князь Ипсиланти застрелился из собственного револьвера, когда вдали на холме показались колокольни Тобольска.