Роберто Пацци - В поисках императора

В доме Ипатьева, за многие сотни верст от беспокойного Тобольска, утром 16 июля 1918 года царь почивал крепким сном, несмотря на то что все его близкие уже давно были на ногах.

– Ники, Ники, просыпайся, мы уже позавтракали без тебя, уже девять часов, пора вставать, милый…

Где он? Плотный туман рассеялся, глаза его приоткрылись, и он увидел склонившуюся над ним старуху, грязные окна в незнакомой комнате, уродливую дверь, железную перекладину кровати. Он в Тобольске? Нет, это не Тобольск. Значит, в Царском Селе, потому что из рощи доносится пение птиц. А что здесь делает этот солдат, высунувший голову из-за полуоткрытой двери?

– У Алеши спал жар. Доктор сказал, что кризис миновал.

Наконец-то он узнал голос, это была Аликс, его жена, а сам он был пленником и находился вместе с ней и детьми в мрачном доме в Екатеринбурге.

– Извини, я так долго спал.

– Татьяне сегодня нездоровится.

Аликс произнесла эти слова совсем обычно, но он, еще минуту назад тщетно пытавшийся оторвать голову от подушки и хотя бы сесть в постели, сразу же поднялся. Однако в комнату дочери Николай не пошел, пусть за ней ухаживает мать. Перед его глазами все еще стояло лицо офицера, затерявшегося вместе с солдатами где-то в Сибири, его взгляд, похожий на молчаливый крик. Кто это был?

Алексей снова вернулся к своим играм и не обращал никакого внимания на то, что так удивляло и озадачивало остальных: с самого раннего утра к дому стали слетаться птицы, стая увеличивалась на глазах. Черные дрозды, облепившие всю верхнюю часть крыши, оглашали сад пронзительными криками. Вокруг дома летали голуби, подыскивая место, куда приземлиться. Синицы расположились на ставнях, и их крылья образовали трепещущие наличники. Наверное, царевич предвидел все это в бреду, поэтому сейчас не удивлялся и не беспокоился. Он продолжал листать книгу с занимательными историями и сказками, подарок профессора Жильяра к своему прошлому дню рождения. В книге был и небольшой рассказ о России, который французский наставник особенно часто читал своему ученику.

– Мне бы хотелось попасть вот сюда, папочка.

Алеша развернул перед отцом карту Восточного полушария и показывал пальцем на маленькую, на краю света затерявшуюся Исландию. Четыре завитка по углам карты показывали надутые щеки ветра, позолоченную колесницу солнца, ночь, задремавшую на облаках, обнаженного морского бога на раковине. Но маленький островок, похожий на утиную лапу, вытянутую на запад, казался за пределами мира, невольно заставлял задуматься, все ли вошло на карту в детской книжке, не осталось ли чего-нибудь за ее ровной черной рамочкой.

– Какая огромная была Россия, смотри, папа!

И царь вместе с сыном углубился в древнюю карту земель российских, таких просторных, что вся остальная Европа была вполовину меньше их.

Посредине карты были нарисованы золоченые купола Кремля, там был дворец, который Алеша помнил по лабиринту коридоров, где он терялся даже тогда, когда мама была всего в двух комнатах от него.

– Завтра день святого Алексия, и скоро твой день рождения. Ты должен поправиться, встать на ноги. Главное – не думать о болезни. Четырнадцать лет, Алеша, это много. Я уже был в эти годы совсем подневольным человеком, правда, немного в другом смысле, чем ты сейчас.

– Подневольным, папа?

– Я никогда не был свободен, даже если им казался. Весь мой день расписывали те, кто отвечал за мое воспитание. Когда мы вернемся домой, ты сам убедишься в моей правоте. Наследник престола никогда не бывает свободен.

– Ой, я совсем не хочу становиться старым, но если мне все равно придется, я бы хотел походить на тебя, папочка!

Николай посмотрел на сына с нежностью: даже больной, даже лишенный титула наследника престола, даже в стране, где уже не существует трона, он все равно останется в памяти человечества вместе со всеми монархами, которых рождала Россия.

С того момента, когда силы зла оставили Ипатьевский дом, Николай словно принял последнее причастие. Он рассуждал так, будто жизнь его была уже закончена, а судьбы его близких свершились, исполнились, как и было задумано. Он был и навсегда останется Николаем II, государем всея Руси, а его сын Алексей – наследником. Навсегда. Этого не сможет стереть никакая революция. Он и его дети навсегда останутся в вечности. Николай размышлял о миллионах и миллионах жизней, которые прошли и исчезли, как будто никогда и не существовали, об их тайнах и сокровищах, которые никому не принесли пользы. Он смотрел на свои брюки, уже вытертые и изношенные до блеска, на ткань, которая скоро рассыплется на волокна, и думал о фотографиях, которые вот уже полтора года делали охранники: царь, работающий вместе с детьми в саду, бывший царевич на прогулке с дядькой Нагорным… Николай никогда не любил фотографий, но эти раздражали его так сильно, что он не мог даже взглянуть на них. Возможно, скоро они понадобятся, чтобы напомнить людям о его семье. Его собственный взгляд, неподвижно устремленный в камеру, уже там, в том путешествии без конца и границ. Он больше никогда не посмотрит на эти фотографии, не перелистает страниц семейного альбома, сокрушаясь о том, как бежит время.

Власть, которую он воплощал в течение двадцати пяти лет, зафиксировала эти мгновения, чтобы все периоды его царствования должным образом уважались и изучались. Николай пытался представить себе, что живет в фотографиях, повешенных на стены в домах, которых он никогда не увидит, напечатанных на страницах книг, в которых история этих последних дней никогда не будет правдивой. Теперь он понял, сколько незнакомых людей придет в будущем к этому дому, и его затошнило от истории, он остро позавидовал тем, чья жизнь не оставила никакого следа, после кого не было ни имен, ни воспоминаний, ни даже могилы. Он захотел умереть целиком, навечно, вместе со своим неразлучным спутником – телом.

Но это длилось лишь мгновение. Потом его захлестнула волна жалости к Алексею и дочерям, и утешить его могло лишь то, что после смерти им суждена долгая жизнь и новое возрождение.

– Ты слышишь, папа? Кто-то плачет.

И правда, в соседней комнате плакала одна из его дочерей, и ему не нужно было спрашивать, которая.

Повар Харитонов пел в кухне. Странная веселость, если учесть, что с недавнего времени он больше не мог творить свои кулинарные шедевры: обеды и ужины для царской семьи прибывали готовыми с той же кухни, откуда привозили еду солдатам. Он лишь разогревал эти супы и котлеты, вкладывая в столь несложное дело всю свою любовь, с которой прежде готовил роскошные обеды. Ах, если бы снова оказаться в Царском Селе перед огромной плитой, снова изобретать самые тонкие и изысканные в русской кухне блюда для всех величеств и высочеств, которые наезжали в гости к царю!