Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

— Да, горячий завтра денек будет, — задумчиво ответила Землячка. — А вы и в соборе побывали?! — полувопросительно-полуудивленно спросила она Савельева.

— Я здесь давно. Всего насмотрелся.

— Ну и преотлично. По дороге расскажете...

Землячка резко повернулась и заторопилась к собору Василия Блаженного с куполами, напоминавшими татарские шапки. Савельев прибавил шагу.

— Так где? — чуть приостановившись и повернувшись лицом к Савельеву, переспросила Землячка.

— У Епифанова, — ответил Савельев.

— Поедемте на извозчике. Кстати, мой уже отъехал с каким-то купцом. Вот и славно — возьмем другого. Товарищи наверняка заждались.

— Вместе поедем?! А конспирация! — Савельев удивленно посмотрел на нее.

Землячка с каким-то радостным азартом, азартом, который рождался у нее в минуты опасности и риска, закончила:

— Садимся вместе. Извозчика на Ордынке отпустим, а там до Шаболовки доберемся тихими переулками. Я знаю такие проходные дворы, — глаза ее засверкали от удовольствия, — ахнете...

Савельев широко усмехнулся: проходные дворы были слабостью Землячки. На заседаниях руководителей «пятерок» Розалия Самойловна всегда требовала соблюдения конспирации. При этом частенько ссылалась на Ильича. Рабочие, как и Савельев, не понимали, зачем нужна эта конспирация: все знают друг друга не первый день, да и работают вместе. Землячка оставалась неумолимой:

— Сесть в тюрьму — нехитрое дело. В партии каждый человек на счету...

Больше всего удивило тогда Савельева ее требование знать проходные дворы Замоскворечья. Она даже своеобразные экзамены устраивала. Боевики лишь руками разводили: как она, киевлянка, за такое короткое время смогла так хорошо узнать район?.. Время и события помогли оценить ее настойчивость. Проходные дворы и запутанные лабиринты переулков помогли многим уйти от слежки, а то и от верного ареста.

И вдруг сейчас она сама нарушает конспирацию: возможно, слежка, а они едут вместе. Савельев наморщил лоб, поплотнее надвинул шапку. Землячка уже садилась в извозчичьи сани, нетерпеливо поглядывая на медлившего Савельева.

— Трогай. На Ордынку, — проговорила она, прикрывая лицо муфтой.

ЦАРСКИЙ ДЕНЬ

Студеный день 6 декабря 1905 года. В багряном мареве солнце. Резкий, пронизывающий ветер сбрасывает снежные шапки с деревьев, суетится вдоль улиц, обшаривает дома, стучит ставнями... Завьюженные улицы безлюдны. Лишь изредка купец с толпой приказчиков пошумит, направляясь на Красную площадь. И снова зыбкая тишина, необычная для праздничного дня. Люди притаились в домах за закрытыми ставнями, боятся глаза показать: погром навис над городом.

Поодиночке, небольшими группами проходят на площадь дружинники. Вместе с ними Землячка. Она в сером пуховом платке, на ногах — валенки. Рядом с нею вышагивает долговязый Костя Десятников — боевик из типографии Сытина. Темно-синее пальто болтается на его худых плечах. Меховая ушанка надвинута на глаза, шея закутана толстым шерстяным шарфом.

Землячка глянула на багряное марево, на красноватые полосы, резко обозначившиеся на снегу.

— Смотрите, Костя, для царских-то именин и солнце в крови.

Костя наклонился, ссутулился и, пряча смешинки в карих глазах, с чувством продекламировал:

Землячка любила эту песенку, родившуюся совсем недавно. Песенка пришла из большевистской листовки и прижилась.

— Ну, братан, не отставай. — Десятников обернулся к мальчугану лет одиннадцати, который путался в полах купленного на вырост пальто.

Десятников приостановился, надрывно закашлялся. Жил он на Пятницкой в покосившемся домике — снимал комнату у вдовой купчихи. Жил с двоюродным братом, малым разбитным, бедовым; его тоже звали Костей. Так они и прослыли: Костя Большой и Костя Маленький. Землячка знала Костю Маленького и иногда давала ему поручения. И в этот день Костя Маленький увязался за братом, несмотря на его явное неудовольствие. Мальчишка поднялся раненько, и по упрямому сопению Десятников понял, что оставить его дома не удастся. Поругал-поругал для порядка и махнул рукой: все-таки спокойнее — под присмотром будет...

Блеснули купола Василия Блаженного. На Красной площади у Лобного места установлен алтарь. Огромная толпа с хоругвями Николая-угодника, купчики с трехцветными флагами, босяки с портретами царя.

В толпе Землячка заметила Литвина-Седого — члена Московского комитета. Улыбнулась ему, кивнула дружинникам с Пресни.

Хор запел «Боже, царя храни». На Лобное место поднялся митрополит Владимир. Он поправил на впалой груди широкий золотой крест, благословил толпу, громко начал торжественную службу.

Оклады икон сверкали на солнце, и люди обнажили головы. Рядом с певчими, истово крестясь, стоял известный московский богач и погромщик Трофимов. Распахнув меховую шубу, он гнусаво подтягивал хору, отирая платком дряблое лицо в красных прожилках.

В толпе замелькали зеленые студенческие шинели. Появились и курсистки. Рабочих становилось все больше.

Молебен приближался к концу. Оглушительно грянул хор «Многая лета». Толпа отхлынула от Лобного места. Вновь донеслось «Боже, царя храни», и процессия, медленно колыхнувшись, направилась к Тверской.

Рядом с Землячкой шел пристав; его острые глазки так и стреляли во все стороны. Но, будто спохватившись, он осенил себя крестным знамением и резким голосом подтянул хору. Именины государя императора проходили чинно. Процессия миновала пестрые лавки Охотного ряда, громоздкую Охотнорядскую церковь и медленно поплыла вдоль Тверской.

Солнце, прикрывшись перистыми облаками, посылало свои холодные лучи на промерзшую землю, серебрило покрытые инеем дома.

Нестройное пение стало затихать — процессия остановилась на площади перед дворцом генерал-губернатора Дубасова.

В морозном воздухе отчетливо, как выстрел, стукнула дверь балкона. На дворцовом балконе появился генерал-губернатор Дубасов. Парадная шинель делала его величественным. Золотом сверкали тяжелые эполеты. Он поднял руку, туго затянутую в белую перчатку, приветствуя верноподданническую манифестацию. Процессия замерла; тишина, звенящая и настороженная, нависла над Скобелевской площадью, ждали слова генерал-губернатора.

И вдруг чей-то молодой голос крикнул:

— Дружинники!

Сверкнула разорвавшаяся бомба-«шумиха». Толпа шарахнулась. Землячка на мгновение увидела счастливое лицо Литвина-Седого. Купцы, приказчики и хитрованцы, спотыкаясь и бранясь, разбегались по переулкам. Богач Трофимов, обмякнув и отрезвев, ошалело смотрел на портреты царя, валявшиеся на мостовой. Дружинники-рабочие деловито отбирали у перепуганных купчиков трехцветные царские флаги. Флаги трещали, рвались. И вот уже над площадью реял красный стяг. Его поднял Костя Десятников. Вскоре их стало несколько, они развевались по ветру, как пламя. Красные стяги из царских флагов!