Иван Свистунов - Сказание о Рокоссовском

Впереди фашисты, за спиной Москва!

Октябрь — ноябрь! Это были месяцы величайшей опасности для Москвы, для нашей Родины, Подстегиваемые приближающейся зимой и страхом перед русскими морозами, оловянно-послушные истерическим приказам фюрера, немцы исступленно рвались к Москве. В Москве они видели и победный конец оказавшейся такой трудной войны на Востоке, и конец России, — по крайней мере, на тысячу лет она исчезнет с карт мира.

Шагая по трупам своих солдат, гитлеровцы наращивали удары по нашим обороняющимся войскам, верили: еще одно, последнее усилие, еще один, последний удар — и Москва падет.

16-я армия под командованием генерала К. К. Рокоссовского теперь оборонялась почти на стокилометровом участке Западного фронта. Как и раньше, этот участок был самым опасным. Вдоль фронта тонкой полосой вытянулись измотанные непрерывными боями войска. Казалось, только прорвать это последнее препятствие — и немецкие танки в самом деле помчатся по Волоколамскому шоссе в Москву.

Рокоссовский делал все, чтобы укрепить оборону. По его указанию солдаты рыли противотанковые рвы. Стыки и промежутки между полками густо минировали. Были созданы подвижные отряды саперов. Передвигаясь на машинах, снабженные минами и подрывными зарядами, они должны были контролировать все танкоопасные направления, преграждать путь вражеским танкам, не пускать их в глубину нашей обороны.

Шоссе и все проселки перекрыли артиллеристы. Каждой батарее придавались специальные подразделения для борьбы с танками. Стрелки готовились к борьбе с вражескими автоматчиками.

16 октября враг нанес по частям нашей армии удар огромной силы.

Наступил час великих испытаний.

Каждый день этой осени был днем беспримерного мужества и стойкости защитников столицы. Они стояли насмерть.

Ни шагу назад!

И действительно, отступать уже было некуда. Сзади была Москва.

Весь мир — и друзья, и враги — ожидал экстренных сообщений о падении советской столицы.

Ждал Токио. Японские самураи в генеральских мундирах делали последние прикидки: как бы не опоздать с выступлением против Советского Союза и не лишиться своего куска жирного русского пирога.

Президент Соединенных Штатов Америки распорядился немедленно — в любое время дня и ночи — докладывать ему все телеграммы о Москве.

Польские партизаны, участники французского Сопротивления, югославские народные мстители с тревогой и болью вслушивались в невнятный шепот и хрип приемников: как Москва?

И конечно, ждал Берлин.

Ждала ставка фашистского вермахта. Бегал по просторным паркетным залам имперской канцелярии Гитлер. Торопил:

— Скорей, скорей! Парад наших войск на Красной площади назначаю на... — И спотыкался, выпучив глаза на своих генералов: — Парад назначаю на...

Осталось только проставить число! Казалось, совсем уже близок этот день. Казалось, только протяни руку — и вот он...

А день уходил, и рука, скрюченная, как фашистское тавро, бессильно повисала в воздухе...

Даже Сталин, спокойный, не терявший присутствия духа, в один хмурый, осенний, сумраком наполненный день неожиданно задал командующему войсками Западного фронта генералу армии Георгию Константиновичу Жукову горький вопрос, содержавший скрытую тревогу:

— Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

Тот, кто знал Сталина, его непреклонность, его нетерпимость ко всякого рода сантиментам, поймет, что значили в его устах слова «с болью в душе».

Жуков понял. И внутренне содрогнулся. Он должен ответить не только за себя. Он должен ответить за сотни тысяч солдат и командиров, которые сейчас лежат в подмосковном снегу, твердя, как клятву: «Ни шагу назад!»

Он должен ответить не только Верховному Главнокомандующему, не только Генеральному секретарю Центрального Комитета партии и Председателю Совета Народных Комиссаров. Он должен ответить Родине, всему народу! Он должен ответить будущему!

За себя, за армию он мог ответить только одно. По- солдатски просто, без эмоций сказал:

— Москву, безусловно, удержим!

...А бои шли день и ночь, за каждую деревушку, каждую высотку. Потому что они были наши, родные, завещанные нам нашими дедами и прадедами, потому что они были подмосковными!

Каждый свой шаг к Москве немцы оплачивали кровью. И с каждым днем цена становилась дороже и дороже.

Бои, бои, бои...

Об этих днях специальный военный корреспондент «Правды» писатель Владимир Ставский в статье «Враг оголтело рвется к Москве» писал:

«Части Рокоссовского, верные своим боевым традициям, оказывают упорное сопротивление врагу и бьют его беспощадно. Бойцы энской дивизии за один лишь день захватили у противника 4 миномета, 3 станковых пулемета, 16 легких пулеметов, в боях у деревни Н. взято пять орудий, танкетка, зенитная установка.

Со всех участков фронта идут вести о славных делах фронтовиков. Но и среди героических событий беспримерен подвиг танкового экипажа младшего политрука Бармина. Он участвовал в трех танковых атаках, зажег и вывел из строя немало вражеских танков. На днях, заняв указанный участок обороны, тов. Бармин и его боевые соратники дали клятву: удержать свой участок, хотя бы это стоило жизни. Немцы бросили против Бармина 40 танков. Героический экипаж открыл меткий губительный огонь. Вскоре пять фашистских танков запылали, остальные в замешательстве остановились и повернули обратно».

...Погибли в боях с врагом многие герои фронтовых корреспонденций Владимира Ставского.

Погиб в одном из боев и сам писатель.

В те дни генерал Рокоссовский постоянно находился на передовой. Конечно, нужны и штабы, и КП, и НП, и связь, и донесения, и звонки в Ставку, но только в войсках, среди бойцов переднего края он чувствовал себя спокойней, уверенней, острей сознавал свою личную, физическую причастность к тому великому, что происходило на полях боев под Москвой.

Там давно уже привыкли видеть высокую фигуру командующего в кожаном пальто, стянутом портупеей, с полевой сумкой и офицерским планшетом. И у бойцов, и у командиров было спокойней на душе...

Рокоссовского радовало, что соединениями армии командуют надежные, знающие командиры.

Был доволен, что во главе конников несется в бои отважный и расчетливый молодой генерал-майор Лев

Михайлович Доватор. По-чапаевски развевается на скаку его черная бурка, молодецки сдвинута с потного лба кубанка. Лихие, дерзкие рейды по тылам врага совершают кавалеристы, показывая высокую боевую выучку и беспримерную отвагу.

Выслушивая очередное донесение об успехах конников, Рокоссовский с нескрываемым чувством гордости и личного (недаром сам кавалерист!) удовлетворения одобрял: