Иван Свистунов - Сказание о Рокоссовском

...Зал притих. Те, кто знал Рокоссовского, да и те, кто только наслышан был о нем — деликатном, вежливом, спокойном человеке, — призадумались. Дело серьезное, раз маршал заговорил в таком тоне.

Не в одной голове лихорадочно заметались мысли: все ли в порядке в моей части, в моем соединении?

Стоит ли говорить, что уже на следующий день бравые старшины, подтянув портупеи и надраив ордена и медали зубным порошком, прохаживаясь вдоль строя, басовито внушали:

— Кончайте базар, орлы-гвардейцы! Чтобы у меня все было тютелька в тютельку: и сапоги, и подворотнички, и вообще весь внешний вид, как на фотографии для любимой тещи. Думаете, если до Эльбы дошли, так можно грудь нараспашку, язык на плечо? Как бы не так! Сам маршал сказал: кровь из носа, а порядок, дисциплину соблюдай. Вот так, победители! Подравняйсь!

***

Летом сорок восьмого года в Польше, в городе Вроцлаве, собрался Всемирный конгресс деятелей культуры в защиту мира. Прибыла на конгресс и представительная делегация советской интеллигенции: Александр Фадеев, Леонид Леонов, Илья Эренбург, Александр Корнейчук, Самед Вургун, Мирзо Турсун-заде, народный художник Александр Герасимов, историк академик Евгений Тарле, композитор Тихон Хренников...

Приехал на конгресс и Михаил Александрович Шолохов.

Все свободное от заседаний время Михаил Александрович проводил среди воинов Северной группы войск, с интересом присматривался он к жизни воинов, несущих службу за рубежами родной земли, беседовал с солдатами, сержантами, офицерами.

Уже стало газетным штампом такие беседы называть задушевными. А как их назовешь иначе? Сидят, курят, шутят, говорят о минувшей войне, о маршале Рокоссовском, о друзьях-однополчанах. И сами они, воины и писатель, кажутся однополчанами. Разве только он постарше их, да вместо гимнастерки с погонами на нем простенький серенький костюмчик с небрежно повязанным галстуком.

В руках Шолохова не было записной книжки. Но по его глазам, по выражению лица чувствовалось, что в его памяти как бы про запас откладываются и боевой эпизод, и меткое солдатское слово, и шутка...

Раньше говорили: глас народа — глас божий. Рассказы воинов-ветеранов — Шолохов хорошо это понимал — были голосом правды. Узнать, услышать подлинную правду, правду из первых рук, правду тех, кто сражался за Родину, — что может быть дороже и важнее для писателя? Никакие тома исследований и увесистые сочинения историков не заменят живого, правдивого слова участника и очевидца.

Уезжая на Родину, как бы подводя итог всему услышанному и увиденному, Михаил Александрович Шолохов сказал:

— Хороший у вас командующий!

Потом взял блокнот и написал на прощание:

«Воинам маршала Рокоссовского!

Находясь рядом с вами, шлю горячий привет и крепко обнимаю. Служа вам искусством, постоянно ощущаю неразрывную связь с вами. Страшно хотелось бы, чтобы книга, над которой я сейчас работаю, получила хорошую оценку от тех, кто сражался за Родину.

Всегда ваш М. Шолохов.

24.VIII.48 ».

Вернувшись с пляжа, Рокоссовский переоделся и, взяв пачку утренних московских газет, расположился в кресле у распахнутого в парк окна. Закурил.

После щедрого южного солнца и ласковой морской воды во всем теле чувствовалась легкая приятная усталость.

Жара еще не начала спадать, но робкий ветерок уже чуть трогал занавеску. Тем и хороши прохладные вечера и ночи на Черноморском побережье Кавказа, что дают отдых от пышущего дневного зноя.

Далеко внизу, за широко раскинувшимися кронами платанов, лежало словно окаменевшее лазурное море. Штиль. Море пустынно, только у самого горизонта, где оно незаметно становилось небом, виднелся белый и, как казалось издали, неподвижный пароход. «Должно быть, «Победа» или «Россия», — подумал Рокоссовский.

Представил себе многоэтажный нарядный белоснежный лайнер. На всех палубах и во всех салонах праздничные пассажиры. Наверху у бассейна женские возгласы, смех, радужное сверкание бриллиантовых брызг. Звон фужеров и стук ножей в ресторане. И музыка, музыка, тоже веселая, праздничная.

Размечтался: хорошо бы прокатиться на таком лайнере до Батуми, посмотреть Зеленый мыс. Или, еще лучше, в Севастополь. Снова увидеть белые камни города-красавца, постоять на Графской пристани, пройтись по Приморскому бульвару, полюбоваться моряками, щеголяющими своими тельняшками и бескозырками. Бог весть когда снова он будет в этих благословенных местах!

В последний раз на Кавказском побережье был весной сорокового. Вспомнились те тревожные дни — немцы уже взяли Париж. Бесконечные беседы с полковником Петром Ивановичем из санатория имени Фабрициуса: будет или не будет война?

Рокоссовский покачал головой. Не один Петр Иванович тогда гадал: будет или не будет? Интересно бы узнать, как сложилась судьба полковника? Воевал ли он? Как воевал? Остался жив или сложил свою голову?

Странная все-таки штука судьба. Вот и он сколько раз, как пишут в приключенческих романах, был на волосок от смерти! Сколько раз сам себе говорил: «Конец!» Ан нет! Остался жив, хотя за всю войну ни одного дня не провел в тылу, не считая, конечно, госпиталя.

...Неожиданный и потому особенно резкий телефонный звонок разогнал лирические воспоминания. Рокоссовский пожал плечами: кто бы это мог быть?

Нехотя поднял трубку:

— Я вас слушаю.

— Константин Константинович? — Незнакомый мужской голос звучал солидно и уверенно,

— Так точно!

— Как отдыхаете, Константин Константинович?

Рокоссовский молчал, стараясь догадаться, кому принадлежит уверенный баритон. Ему казалось, что в голосе послышались знакомые нотки. Конечно, он уже слышал этот голос. Но где? Когда?

— Не узнаете, Константин Константинович? Поскребышев говорит.

— Добрый день, добрый день, Александр Николаевич. Действительно, сразу не узнал.

— Как самочувствие?

— Нормальное. Курортное.

— А Иосиф Виссарионович меня раза два спрашивал: «Несколько дней уже, как Константин Константинович приехал, а к нам не показывается. Не рассердился ли?»

— Что вы! Просто я...

Рокоссовский смутился. Не скажешь же, что не такой он близкий Сталину человек, чтобы вот так, без приглашения, ехать к нему в гости.

Но Поскребышев, видно, и сам все отлично понимал и не ждал никаких объяснений.

— Если вы сейчас свободны, Константин Константинович, то я машину пришлю.

— Пожалуйста! Буду рад!

В светлом летнем полувоенном костюме Сталин, улыбаясь, шел навстречу Рокоссовскому:

— Здравствуйте, Константин Константинович!

— Здравия желаю, товарищ Сталин!

Сталин казался посвежевшим и отдохнувшим. Но годы все же делали свое: на лбу и у глаз резче обозначились морщины, еще больше ссутулились плечи. Но улыбка словно освещала его лицо.