Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

Как мог Бернат оказаться заодно с грабителями?!

Картины разбоя, когда люди высаживали двери богатых домов, а потом выходили оттуда нагруженные их добром, всплывали в памяти Жоана.

Разве их отец способен на такое?

— Не может быть, — повторил он вслух.

Арнау смотрел на него, сидя на тюфяке, и вытирал слезы.

— Бернат не такой, как они. Это невозможно!

— Не знаю… Там было много людей. Все кричали…

— Но… Бернат? Он никогда бы так не поступил. Я не верю.

Арнау потупился.

«Чего он добивается? Чтобы я сказал, что отец кричал громче всех, что именно он заводил людей? Я не могу этого сказать, потому что сам себе не верю».

— Не знаю, Жоан. На площади собралось столько народу…

— Они грабят, Арнау! Они нападают на старшин города.

Арнау ничего не сказал, в его глазах затаилась тоска.

Дети напрасно ждали своего отца той ночью.

На следующий день Жоан собрался на занятия.

— Тебе бы лучше не ходить, — посоветовал Арнау.

Но Жоан все-таки ушел.

— Солдаты короля Альфонса подавили бунт, — сообщил он, вернувшись вечером в дом Пере.

В ту ночь Бернат вновь не пришел ночевать.

Утром, перед уходом в школу, Жоан сказал Арнау:

— Ты бы вышел прогуляться.

— А если он вернется? Он может вернуться только сюда, — произнес Арнау надломленным голосом.

Братья обнялись.

«Где вы, отец?»

Не выдержав, Пере отправился в город, чтобы разузнать о Бернате. Старик даже не подозревал, сколько усилий ему понадобится, чтобы возвратиться домой.

— Мне очень жаль, мальчик, — сказал он Арнау. — Твоего отца арестовали.

— Где он?

— Во дворце викария, но…

Он не успел договорить — Арнау уже бежал по направлению к дворцу. Пере посмотрел на жену и покачал головой; старушка закрыла лицо руками.

— Дело рассматривал чрезвычайный суд, — рассказал ей Пере. — Куча свидетелей опознала Берната по родинке у глаза, и его признали главным зачинщиком бунта. Зачем он это сделал?

— Потому что у него двое детей, которых нужно кормить, — перебила его жена, вытирая слезы.

— Нужно было… — поправил ее Пере усталым голосом. — Его повесили на площади Блат с другими бунтовщиками.

Мариона в отчаянии всплеснула руками.

— Арнау!.. — внезапно вскрикнула она, направляясь к двери, но остановилась на полпути, услышав слова мужа:

— Оставь его, Мариона. С сегодняшнего дня он уже не ребенок.

Женщина с грустью кивнула. Пере подошел и обнял ее.

По приказу короля казни были проведены без промедления. Горожанам даже не дали времени построить эшафот, заключенных казнили на обычных повозках.

Арнау резко остановился при входе на площадь Блат.

Он запыхался. На огромном пространстве, заполненном людьми, царила тишина; все стояли к нему спиной, и все смотрели на…

Там, над людьми, возле дворца, висели десять неподвижных тел.

— Нет! Отец!

Крик разнесся по всей площади, и люди повернулись, чтобы посмотреть на него. Арнау рванулся к повозкам; горожане с готовностью расступались перед ним. Он искал среди десяти…

— Позволь мне, по крайней мере, сообщить священнику, — попросила Пере жена.

— Я уже сделал это. Он будет там.

Арнау вырвало, когда он увидел труп своего отца. Люди отшатнулись от него. Мальчик снова посмотрел на свесившуюся набок голову, обезображенное лицо отца, загоревшее до черноты, с глубокими морщинами, вылезшими из орбит глазами и длинным языком. Когда Арнау посмотрел второй и третий раз, его снова вывернуло, но из желудка вышла только желчь…

Внезапно Арнау почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо.

— Пойдем, сын мой, — сказал ему отец Альберт.

Священник потянул его в сторону церкви Святой Марии, но Арнау не тронулся с места. Взгляд мальчика был прикован к повешенному отцу: ему не придется больше голодать, его безумная борьба за хлеб стала вечной…

Арнау содрогнулся в ужасной конвульсии. Отец Альберт попытался забрать его с собой, подальше от этой бойни.

— Оставьте меня, святой отец. Пожалуйста.

Под взглядом собравшихся на площади людей Арнау преодолел, шатаясь и спотыкаясь, те несколько шагов, которые отделяли его от импровизированного эшафота. Он держался руками за живот и дрожал.

Приблизившись к отцу, он посмотрел на одного из солдат, стоявших в карауле возле казненных, и спросил:

— Могу я его снять?

Под взглядом ребенка, который остановился у трупа своего отца, солдат засомневался. Что бы стали делать его дети, если бы это он сам висел здесь?..

— Нет, — ответил солдат после небольшого замешательства.

Он бы предпочел быть подальше отсюда. Лучше бы он сражался против мавров или оставался дома со своими детьми.

Что это, зачем смерть? Повешенный боролся за жизнь своих детей, за этого ребенка, который сейчас вопросительно смотрел на него, как и все присутствующие на площади.

— Викарий приказал, — выдержав паузу, пояснил солдат, — чтобы они оставались на площади три дня.

— Я подожду.

— Потом их перенесут к воротам города, как любого осужденного в Барселоне, чтобы всякий, кто проходит мимо, знал закон викария.

Солдат повернулся спиной к Арнау и начал новый круг, который заканчивался всегда возле одного и того же повешенного.

— Голод, — сказал вдруг Арнау. — Он всего лишь… был голодным.

Когда, закончив свой круг, солдат снова подошел к Бернату, он увидел, что мальчик сел на землю, рядом со своим отцом, и, обхватив голову руками, плакал. Солдат не посмел прогнать его.

— Пойдем, Арнау, — настаивал отец Альберт, который спустя немного времени подошел к нему.

Арнау покачал головой.

Священник хотел поговорить с ним, но ему помешал крик — это прибежали родственники остальных казненных. Матери, жены, сыновья и братья собирались у трупов и стояли в тягостном молчании, прерываемом лишь чьим-нибудь горестным криком.

Солдат отрешенно ходил по кругу, сцепив зубы и представляя, что слышит крики неверных на поле брани…

Жоан, пересекая площадь по пути домой, подошел к мертвым и потерял сознание при виде этой ужасной сцены. Он даже не успел увидеть Арнау, который все так же сидел у трупа отца, раскачиваясь взад-вперед.

Товарищи Жоана подняли его и отнесли во дворец епископа.

Арнау тоже не видел своего брата.

Прошли часы; Арнау оставался сидеть, не обращая внимания на горожан, которые приходили на площадь Блат, ведомые сочувствием или любопытством. Только шаги солдата, топтавшегося вокруг повозок, прерывали его горестные мысли.

«Я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным, — сказал ему отец недавно. — Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия. И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы вернулись к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, есть разница: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать».