Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Помню, что родители наши обвиняли графа Лорис-Меликова, который пользовался доверием Государя, в том, что он не уберег Царя и своим попустительством довел до этого убийства. Это было 1 марта 1881 года. Был затеян суд, и участников злодеяния казнили всех, кроме одной женщины, которая оказалась беременной. Папа по возвращении из Петербурга рассказал многое об этом. Все были в глубоком трауре, и что-то зловещее витало над всем. Знакомые Мама приезжали к ней с длинными кретоновыми вуалями со шнипсом. Может, вы и не знаете, что это такое. Это такой маленький треугольник из крепа, который крепился к кретоновой шляпе и спускался на лоб. В этом мрачном наряде мне почему-то особенно запомнилась высокая статная фигура госпожи Батюшковой, золовки поэта. Она была некрасива, но очень породиста и добра. Мама ее очень любила. К старости у нее возникли катаракты, и она совсем ослепла. Не знаю, почему ее не оперировали, но она с покорностью и благодушием несла это тяжкое испытание, особенно для нее, которая так была деятельна, любила читать. У нее были молодые лектрисы. [101] От франц. слова lectrice – чтица. После одного из посещений Мама долго совещалась с нашей девушкой Варей, которая потом вышла замуж за нашего повара-француза. Затем Варя отправилась за покупками и вернулась с куском темно-коричневого ситца с мелким рисунком. С нас сняли мерки и через несколько дней примеряли сарафаны из этого ситца. Сперва я подумала, что это для какого-то костюмированного бала, но балов не предвиделось, а на мои вопросы, для чего такие сарафаны, мне никто не отвечал. Родители подолгу и часто вели таинственные разговоры при участии Евгения Евгеньевича Бачинского. За столом часто говорили, что всюду идет усиленная нигилистическая пропаганда. Наконец я стала кое о чем догадываться. Сарафаны были убраны вместе с темными головными платками. Родители предвидели революцию, и Мама придумала этот наряд, чтобы нам было легче скрыться, если бы пришлось бежать из дому. Я только не понимала, почему они были все одинаковые, ведь кучка девочек в одинаковых платьях скорее могла вызвать подозрения посторонних. Несколько лет спустя вопрос выяснился, и Мама сказала, что мои предположения были верны. Наши родители не сомневались, что рано или поздно, но революция разразится. Так и случилось. Нам рассказали, что большевики сожгли Дугино и выбросили из церкви прах наших родителей, дорогого батюшки Василия и предков Мама.

Летом этого года Государь с Императрицей Марией Федоровной приехали в Москву в первый раз после восшествия на престол. Для такого события Мама привезла нас из Дугина в Москву. Предстоял выход в Кремлевском дворце, но по случаю глубокого траура было объявлено, что все могут явиться на выход в чем угодно, не стесняясь одежды. У нас были какие-то черные платья типа легкого пике, которые выгорели и порыжели за лето, но поскольку других не было, а сшить новые не успели бы, то мы в них и отправились. В этот раз мы все находились в нижних залах и решили, что будем наблюдать за соседями и спасать Царя с Царицей, если кто-то на них покусится. Рядом с нами были две небольшие средних лет дамы в черных платьях, белых нитяных перчатках и poke bonnets. [102] Женская шляпа с полями козырьком (фр.). Рядом с ними стояли подозрительного вида развязные девицы, на которых мы и решили сосредоточить наше внимание. В сущности, было много незнакомых людей, так как вся Москва хотела выразить Царю и Царице свою преданность. Саша и Ольга Щербатовы приехали из Васильевского по случаю такого события. Она оставалась с нами, а Саша с нашим Сашей были на площади перед дворцом в числе охраны. Неумолкаемый гул издалека все усиливался, когда Государь вышел из внутренних покоев под руку с Императрицей, одетой в глубокий траур со шлейфом. Я была так занята своими наблюдениями за показавшимися мне подозрительными лицами, что не сразу отдала себе отчет, что царская чета уже вышла в ту залу, в которой мы находились, и теперь медленно продвигалась вперед. Все кругом кричали «ура!». Мама потом ловила нас в разных концах залы, но две маленькие дамы в соломенных шляпках продолжали махать ручками в белых перчатках и бежать за шествием. Жара была невыносимая. Тогда комендантом дворцов был дядя Анатолий Орлов-Давыдов. Мама прошла с нами к нему на квартиру в Кремле, и там нас угостили чем-то прохладительным. На другой день был парад на Ходынском поле, на котором мы очутились в открытом ландо, вместе с мисс Хилл, нашей гувернанткой. Дорога вдоль Петровского парка на Ходынку представляла собой сплошную вереницу экипажей, которая двигалась в облаке пыли. Солнце жгло немилосердно, но пока экипаж двигался, было хоть какое-то движение воздуха, а вот когда добрались до места и остановились, стараясь выбрать место, откуда было лучше видно, то оказались в самом пекле. Наши платья покрылись густым слоем пыли и прилипли к потным телам. Мы встали на сиденья ландо, чтобы быть повыше. Наши шляпы не имели полей, так что солнце жгло и палило немилосердно, к тому же мы мало что увидели, поскольку продвинуться вперед было невозможно. С нас текли ручьи пота, мы задыхались, лица были цвета вареных раков. Когда же мы наконец добрались домой, Мама велела нам лечь и приложить к лицам куски сырой телятины. Мы сначала запротестовали, так как нам это показалось противным, но Катя, которая всегда была покорна, уговорила нас это сделать и убедиться, что это приятно. Действительно, невыносимое чувство, что лицо сплошной нарыв, вскоре прошло, и мы задремали от усталости. У Мама были разные средства для лица. Летом она давила на лице спелые земляники. Затем у нее было притирание по рецепту Екатерины Великой, о котором она упоминает в своей переписке с Гриммом и дает рецепт. Такое же притирание употребляла бабуся, которая его получила от прабабушки Нелидовой. У бабуси был чудный цвет лица и кожи. Мы с ней готовили это средство в Марьине в больших бутылках, и у меня долго сохранялся ее рецепт, в который входила розовая вода, миндальное молоко, сок лимона, сливки, желтки и водка, но пропорций теперь не помню.

Если не ошибаюсь, в эти годы был знаменитый поход Скобелева на Геок-Тепе, в котором принимал участие и отличился Димка Голицын, который тогда был молод и вернулся раненым. Мама раз была у своей приятельницы, Натальи Афанасьевны Шереметевой (Фанафины), с Катей, нашей сестрой, и застала там Димку, который только что вернулся из похода с рукой на перевязи. Наша Катя была не по летам серьезная, хотя с удовольствием принимала участие в танцевальных вечерах, устраиваемых Мама до ужасного события 1 марта, но больше всего интересовалась и увлекалась наукой. Она в этот день впервые встретилась с обаятельным человеком, на которого обратила внимание именно из-за его естественности и скромности, хотя он вернулся из похода героем. Мама была в восторге от него, и, верно, в ее голове мелькнула мысль о том, что со временем, возможно, молодые люди понравятся друг другу и женятся. Но Катя не прожила и двух лет после того и никогда больше не встречала его до свадьбы его с Катей Пушкиной, [103] Светлейшая княгиня Екатерина Владимировна (рожд. графиня Мусина-Пушкина) (1863–1944), супруга светлейшего князя Дмитрия Борисовича Голицына. на которой наша Катя была одной из подружек невесты. Катя Пушкина была первой девицей, сдававшей студенческие экзамены при Московском университете. Она была очень красива, скорее худощава, но небольшого роста. Потом она очень растолстела, но всегда оставалась прелестной и женственной. Ее мать была высокая и стройная красавица. Димка Голицын и Катя Пушкина венчались в Шереметевской церкви [104] Церковь Знамения Пресвятой Богородицы, один из наиболее известных памятников московского барокко. Построена в 1680-х годах Л. К. Нарышкиным в его усадьбе, которая в 1799 году от графа К. Г. Разумовского перешла к графу Н. П. Шереметеву. в Москве, в Шереметевском переулке. Дом наших родителей занимал одну часть этого переулка, а дом Шереметевых другую часть. Церковь находилась на другой части переулка, во дворе. Из нас только Катя была на этой свадьбе. Невеста одевалась в доме Шереметевых, [105] Дом графов Шереметевых № 3 по Шереметевскому переулку, соседний с домом князей Мещерских. Принадлежал графу Александру Дмитриевичу Шереметеву. и это происходило с соблюдением всех традиций шереметевской семьи. Накануне был для жениха мальчишник, а для невесты – девичник, и ее водили в баню, которая была в том же старинном доме графа. Причесывали невесту в одной из парадных комнат, где она сидела перед уборным (туалетным) столом, на котором стоял чудный старинный прибор с зеркалом, где с незапамятных времен причесывали невест рода Шереметевых. Каждая дружка невесты должна была прикалывать фату шпилькой, а после венчания каждая из них получала по кусочку от этой фаты, если только это не было старинное кружево. Димка со временем сделался заведующим Императорской охотой. Фрумошка был с ним дружен, и когда у них родился сын Борис, женившийся со временем на Мерике Карловой (потом в Гражданскую войну он погиб при переправе через речку на Кавказе [106] Ошибка. Светлейший князь Борис Дмитриевич Голицын был убит в бою под Царицыном (1919). ), а у нас как раз в это время родилась ты, Аглаидушка, мы мечтали о том, что вы когда-нибудь женитесь, и шутя называли Бориса «зятем» при разговоре с его родителями. В этом же шереметевском доме мы с Муфкой были на свадьбе нашей приятельницы, Кати Бобринской, которая вышла замуж за Петко Мирского. Ее причесывали в той же комнате и за тем же столом, и мы прикалывали ей фату. Она была одних лет со мною, и наши матери были очень дружны, но она лишилась своей, когда была совсем маленькой, ее воспитала тетя, младшая сестра матери, Анна Алексеевна, которая посвятила себя ей и осталась старой девой. У Кати была милая гувернантка, мисс Шарп, дружившая с нашими гувернантками. Граф Бобринский любил Мама и часто к ней приезжал. Он был большим знатоком старинных вещей, и у него была коллекция табакерок. Его два сына, Алеша и Володя, были одних лет с Сашей и очень с ним дружны, но когда к нему приходили, то чуждались нас, так что мы их видели только издали. У графа Бобринского был дворецкий, Мефодий, которого Мама любила и за которым посылала, когда ей нужно было посоветоваться по различным хозяйственным вопросам. Помню его, высокого старика, стоящего перед Мама с руками за спиной и со сдержанной улыбкой повествующего о проказах молодых графов, которые его всячески изводили. Мы любили бывать у Кати Бобринской в их огромном доме на Малой Никитской, стоящем с флигелями полукругом среди обширного двора. За домом был большой старинный сад, в котором мы бегали и играли весной. Зимой Мама иногда брала нас к Бобринским вечером, тогда все собирались в огромной комнате, которую почему-то называли Азиатской. Там восседала бабушка Кати, высокая худая старушка в чепце, которые носили тогда все старушки, Анна Алексеевна Шереметева. Графиня Пушкина и Наталия Афанасьевна (Фанафина) все курили, только Мама не курила. Мы подходили к ручкам бабушки и других дам, а затем удалялись в другой конец Азиатской, где играли и болтали, или уходили наверх, в комнаты Кати. Говоря о шереметевском доме, я вспомнила, что, когда мы оказались в Москве во время большевиков, мои дети постоянно ходили к Шереметевым, с которыми были дружны, но они уже ютились в верхнем этаже в нескольких комнатах этого огромного дома, где в прошлом мы никогда не бывали. В одной комнате, которая, вероятно, раньше была гостиной, было примерно пять кроватей, стоявших в беспорядке, а по стенам висели портреты предков, среди которых меня поразил своей красотой портрет именно той Шереметевой, которая была крестьянкой и которой было посвящено стихотворение, описывающее ее встречу в лесу с охотившимся там графом. Не помню всего его содержания, но там говорилось, что она его увидела так: «Две собаки впереди, два лакея позади». На его вопрос, откуда она, ответ: «Вашей милости крестьянка, отвечала ему я». Она была до того хороша, что он сразу в нее влюбился, женился, повез за границу учиться (не помню, до или после свадьбы), и она была прелестной женщиной, доброй, благородной во всех своих чувствах и проявлениях, была любима всеми знавшими ее.