Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Когда Кате исполнилось десять лет, Мама устроила ей наверху, рядом с комнатой мисс Хилл, отдельную спальню рядом с общей нашей спальней. В конце коридора находилась большая классная. Мама выбрала мебель в стиле Jacobean. [112] Стиль английской мебели XVII века. Некоторые вещи были старинными, а другие под старину. Диван был обшит по тогдашней моде кретоном, усеянным чайными розами, которые нам казались необыкновенно красивыми, но теперь бы, наверное, не понравились. Комната выходила окнами на Никитский женский монастырь, уничтоженный после переворота большевиками, но бой часов на его башне полон для меня воспоминаниями детства и юности, а также первыми впечатлениями того радостного волнения, когда я стала невестой Фрумошки и мы съехались с ним в Москве, куда также приехала бабуся для знакомства со мной. Мы с Фрумошкой часами просиживали у окна, куда врывался не замечаемый нами шум города и бой часов монастыря, который был чудесным мигом в нашем лучезарном счастье. Я уже рассказывала о нашей Кате, которая была вроде святой своей кротостью, глубокой верой и усердием ко всему, что от нее требовали. Она училась исключительно хорошо и дома проходила университетский курс. Я же училась вместе с Муфкой, которой все давалось очень легко из-за исключительной памяти, а мне приходилось зубрить, но учиться я любила. Все уроки мы готовили одни, и нам в голову не приходило, чтобы нам в этом кто-то помогал, как я это вижу с моими внучками Сечени, которых приучили к тому, чтобы они, как дуры, ничего самостоятельно приготовить не могли. Муфка была очень нервной девочкой, не знаю почему. У нее были странные привычки, вроде той, что она подбрасывала по утрам свое белье прежде, чем его надеть, быстро отсчитывая число подбрасываний. Когда ей стало четырнадцать-пятнадцать лет, то за столом она как бы непроизвольно подбрасывала хлеб или в коленке начинала трястись нога, которую, как она уверяла, остановить было невозможно. Помню также, если Мама была нами недовольна, то Муфка впадала в истерику. Однажды в Дугине мы как-то напроказили или ослушались Мама, и нам за это влетело, и я попросила прощения, а Мама объяснила всю глупость нашего поведения. В это время появилась семья Урусовых из своего имения возле Сычевок. Мама занялась гостями и послала меня с каким-то поручением. Когда я вернулась в сад, где гости осматривали цветники и оранжереи, то думала найти там же и Муфку, но ее не было. Не оказалось ее также ни дома, ни в английском саду. Я громко ее звала, но она не откликалась, и у меня захолодело сердце. Зная ее истеричность, я даже подумала, не бросилась ли она в Вазузу или вообще куда-нибудь сбежала из дома. Я поплелась к Мисси, надеясь ее найти на детской площадке, но и ее там не оказалось: она с младшими ушла в глубину парка. Я не знала: сказать или не сказать Мама о своих подозрениях. Я боялась зря испугать ее, а с другой стороны, боялась потерять дорогое время. В это время Мама сама шла мне навстречу с гостями, она спросила, где Муфка, я ей шепнула, что не могу ее отыскать. В это время гости стали прощаться, Мама послала меня сказать, чтобы подали экипажи, и, пока все усаживались и уехали, прошло довольно много времени. У меня душа окончательно ушла в пятки, так как я решила, что случилось что-то ужасное, и тут я увидела Муфку, которая спокойно шла к дому и, верно, встретилась с отъезжавшими Урусовыми, направившимися в Левшино, откуда она шла. Я бросилась к ней с вопросами, а она ответила, что хотела убежать из дома, но потом, дойдя до Левшина, передумала и вернулась. Такое ее признание меня смутило, так как я поняла, что она способна на всякие отчаянные выходки. Я сообщила Мама свои опасения. Она долго говорила с Муфкой и объяснила ей, как глупо было ее поведение, ведь она подвергала себя большой опасности. Мне кажется, что она была единственная среди нас ненормальная и очень талантливая: обожала музыку, чудно играла на рояле, а со временем стала петь красивым контральто.

В Пете я души не чаяла, что не мешало нам часто ссориться, а нередко и драться. Помню, однажды мы крепко поспорили, я, по обыкновению, вспылила и чуть не ударила его по голове, но он увернулся и убежал по длинному коридору к себе. Я тотчас очухалась и поняла с ужасом, что ведь могла ему навредить. Я побежала за ним и стала тихо подсвистывать (у нас был такой условный сигнал для вызова друг друга). Он открыл дверь, но, увидев меня, сразу же ее захлопнул, тогда я поняла, что он меня боится. Мне стало так стыдно, что я стала его звать и молить, чтобы он вышел. Моя вспыльчивость была ужасной и причиняла мне столь мучительные угрызения совести, что я не спала ночами.

Мама перебирала семейный архив, так как хотела обелить память своего деда, графа Никиты Петровича Панина, [113] Дворянский род Паниных известен с XVI века. В 1530 году в Казанском походе был убит Василий Панин. Графская линия ведет начало от знаменитых братьев Никиты и Петра Ивановичей Паниных, которых императрица Екатерина Великая в 1767 году возвела в графское достоинство. Граф Никита Иванович (1718–1783) – дипломат, воспитатель наследника цесаревича Павла Петровича. Панин Петр Иванович (1721–1789) – генерал-аншеф. В 1774 году был назначен начальником войск, действовавших против Емельяна Пугачева. которого некоторые историки обвиняли в участии в деле убийства Императора Павла I, между тем как его не было в то время в Петербурге и его спутали с графом Паленом, бывшим одним из организаторов этого покушения. Мама говорила, что Палена всю жизнь преследовали воспоминания об этом ужасном убийстве и ему мерещились крики и стоны Павла I. Он даже по всем комнатам рассадил крепостных девушек с прялками, чтобы их звук заглушал все, что ему мерещилось. Чтобы переписывать материалы для будущей биографии деда, Мама приглашала на лето в Дугино Ольгу Николаевну Балашову. Зимой она работала у Петра Ивановича Бартенева, который издавал известный и очень интересный журнал «Русский Архив». Он постоянно бывал зимой у Мама, а иногда и летом приезжал в Дугино для работы с архивом. Он был хром и ходил с костылем. Я любила слушать его разговоры с Мама, когда он рассказывал о своих находках в различных архивах. Особенно Мама любила его рассказы о Екатерине Великой, которую Мама почитала. При первом его приезде в Дугино его вез со станции в коляске наш друг Петр, кучер, который, узнав, что он раньше не был, решил его поразить размерами нашего имения, для чего обвел рукой с кнутом весь горизонт, произнеся внушительно: «Все это принадлежит нам». Мама смеялась его рассказу, а Бартенев добавил, что его поразило чувство гордости, с которым кучер все это показывал. Мы постоянно забегали в библиотеку, чтобы поболтать с милой Ольгой Николаевной, которая весь день, не разгибаясь, корпела над старыми бумагами и только к завтраку и обеду поднималась в столовую. Иногда я помогала ей, и она мне показывала, как нужно обращаться со старинными рукописями, где буквы были совсем другие, чем теперь. Некоторые старые грамоты были писаны вязью. Постепенно я научилась так разбирать эти иероглифы, что Мама давала мне кое-что переписывать. У нее был большой отдел архива, касающийся Пугачева, но его она не разбирала, и он лежал отдельно. Когда Брикнер, которому было поручено составить биографию ее деда, графа Н. П. Панина, приезжал в Дугино из Дерпта, где он был профессором, он уговаривал Мама со временем издать и пугачевские бумаги, но они так и остались не разобранными, и дядя Саша, кажется, отдал их тете Соне Паниной. Брикнер был замечательно интересный человек, с которым мы охотно гуляли вечерами. Чтобы написать биографию своего деда, Мама продала бриллиантовую ривьеру, которой мы всегда на ней любовались, если она шла на бал. Взамен той она заказала фальшивую копию, так как не хотела, чтобы знали об этой продаже. Свой жемчуг, который бабушка Панина сама собирала, она носила всегда под платьем, так как считается, что это сохраняет его блеск, а он был действительно чудесен. Там было несколько нитей, и Мама хотела мне дать одну, когда я выходила замуж, но я попросила оставить его для сестер. Позже она подарила мне очень красивую нить размером поменьше. Ты, Адушка, получила ее от меня к свадьбе. Говоря о жемчуге, мне вспомнилось, как Катковы пригласили нас на встречу и знакомство с махараджей Дюлипзингом, который возвращался из Петербурга, где представился Государю. Он искал заступничества России перед Англией, но Государь отклонил его просьбу, приняв его очень холодно. Одной из его жалоб было то, что англичане отняли его знаменитый бриллиант «Кохинор», присвоенный королевой Викторией. Махараджа рассчитывал повлиять на М. Н. Каткова, когда ему не удалось уговорить Государя, с тем чтобы он в газете «Московские Ведомости» вел пропаганду в его пользу, но и тут он потерпел неудачу и был принят Катковым как частное лицо. Госпожа Каткова просила нас приехать вечером, поскольку он должен был быть со своей махарани, которая не говорила на других языках. Мама нас послала вместе с мисс Хилл. Мы дружили с детьми Катковых, нашими ровесниками. Они жили в большом голубого цвета доме с белыми колоннами на Страстном бульваре, чем <���дом> напоминал мне вазы Wedgewood. [114] Иосиф Веджвуд (1730–1795) – основатель английской керамической промышленности. Веджвудова посуда – особый род глиняной посуды: нечто среднее между фарфором и фаянсом. Названа по имени изобретателя. Комнаты были неуютны, по крайней мере, те две гостиные, где мы обыкновенно сидели. Большая из них к тому же была мрачной из-за уродливого ковра на стенах, вышитого москвичками по канве специально для Каткова: по черному фону были разбросаны квадратные букетики ярких цветов. Но в этот раз мы сидели в маленькой гостиной. Махараджа был смуглым, небольшого роста человеком, с короткой черной бородой и большими маслеными глазами. Мы его вообще как-то не замечали, так как всех поражал его головной убор: красная кашемировая чалма, усеянная изумительными драгоценными камнями. Край чалмы был сплошь усыпан бриллиантами грушевидной формы, которые называются бриолетами. Они были без оправ и напоминали капли, величиной с мелкую сливу, которые дрожали и сверкали при малейшем движении головы. На шее его был намотан во много слоев изумительной красоты жемчуг, ниспадавший до самых колен. На нем была короткая черная курточка, которая называлась mess jacket, [115] Обеденный китель (англ.). какие носили военные. Напротив него и рядом с госпожой Катковой сидела молодая женщина поразительной красоты, с чудным цветом лица и с золотистыми белокурыми волосами, это и была его махарани, англичанка. Он не обращал на нее ни малейшего внимания. После того как нас познакомили, я подошла к ней, так как она скучала, и стала расспрашивать о том, что она видела в Москве. Оказалось, что она нигде не была и ничего не видела, да и ничем, видимо, не интересовалась. Она говорила, что весь день просидела в «Славянском базаре» (одной из лучших гостиниц в городе) и ничего не делала. Когда же я предложила одолжить ей английские книги для чтения, она с радостью согласилась. На мой вопрос, что она предпочитает, она ответила, что ей все равно. Я посоветовала почитать Диккенса, она сказала, что ничего из его книг не знает. Тут я поняла, что она была совершенно необразованна, невоспитанна. Потом я узнала, что махарани с ним не жила, а он подбирал себе жен за их красоту. Сам он производил довольно неприятное впечатление, в основном полагаясь на эффект от своих драгоценностей, которые, по его представлению, должны были придавать ему цену.