Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Мы так и остались в Новгороде, куда вернулись из Петербурга, и жили там, кажется, до конца 1915 года, когда смогли нанять себе квартиру в Царском Селе. С помощью дяди Бори, или, вернее, с его одобрения, я написала губернскому Предводителю Дворянства, что не считаю более возможным злоупотреблять добротой новгородского Дворянства и что наши средства позволяют переехать в Царское, где жило большинство моей семьи: Мещерские, Игнатьевы, Толстые, [128] Графское достоинство эта линия рода Толстых получила от Петра Андреевича Толстого (1645–1729) – государственного деятеля, дипломата, сподвижника Петра Великого, одного из руководителей его секретной службы (Преображенского приказа и Тайной канцелярии), удостоенного высокого титула в 1727 году при коронации Екатерины I. Знаменит в истории России тем, что ему удалось ловким дипломатическим путем вернуть из-за границы царевича Алексея Петровича. После смерти императрицы Екатерины I был арестован и сослан в Соловецкий монастырь. Татьяна Львовна Сухотина-Толстая, как вспоминает княжна Зинаида Алексеевна Шаховская, говорила: «Вот смотрите, первый граф Толстой. Гордиться нечем. Титул был дан Петром Великим за удушение царевича Алексея». а Васильчиковы [129] Древний род князей Васильчиковых ведет свое происхождение, по свидетельству летописца, от Индриса, в крещении Леонтия, который, по преданию, выехал в 1353 году с сыновьями и дружиной из Кесаревой земли к Черниговскому князю. Родоначальником фамилии стал потомок Индриса в девятом поколении Василий Федорович Дурной, по прозвищу Васильчик. жили в Петербурге, то есть тоже поблизости. Дядя и Тоца пригласили нас на лето к себе в Выбити, [130] Родовое имение князей Васильчиковых. Находилось в Старорусском уезде Новгородской губернии. Первый владелец имения – князь Алексей Васильевич Васильчиков – получил его как приданое за женой, княгиней Екатериной Илларионовной, рожденной Овцыной. Она была первой устроительницей усадьбы. где также гостили Мещерские, но до того мне пришлось съездить с тобой, Аглаидушка, в Марьино, чтобы разобрать бумаги. Наши дорогие друзья, Верушка и Дмитрий Дмитриевич Томановские, поехали с нами, зная, как это будет тяжело, и помогли нам во всем. Мы ехали с тобой до Волхова на пароходе, и с нами ехал Коля Родзянко, который был очень мил. Томановские оставались с нами в Марьине все время. Нашу жизнь в Выбити до начала войны я помню плохо, знаю только, что на душе было все время так тяжело, что даже ваша любовь и ласка как-то мало помогали.

Пока мы были в Новгороде, я уходила в спальню Фрумошки, где спала одно время, там я молилась и изливала душу Богу в одиночестве. Мне казалось тогда, что Фрумошка тут, возле меня, молится со мной. Это помогало. Когда же мы переехали в Выбити, это чувство оставило меня, и только терзала неизменная тоска и угрызения совести оттого, что я была такой недостойной и несносной женой такого ангела, каким был наш Фрумошка. Я молилась о том, чтобы вы в жизни стали лучшими женами и матерями, чем я.

Но вот вскоре, казалось совсем неожиданно, стряслась война. Это было летом. По каким-то причинам мне нужно было поехать в Петербург. Кажется, меня вызвала тетя Мили, как только узнала, что Дятел отправляется на войну. Дядя Боря в это время лечился в Гамбурге, а Игнатьевы были в Выбити с нами, если помните. Так вот, я отправилась и в Сольцах села на поезд. Сначала невозможно было найти места в вагоне, так как во всех проходах стояли спешно вызванные по случаю мобилизации военные и их семьи. В отделениях (купе) стояли и сидели друг на друге военные, женщины, дети. Раз войдя, нельзя было выйти. Наконец я отыскала себе уголок в одном отделении, где люди потеснились, чтобы усадить меня. Тоца мне дала с собой корзиночку винограда, и я предложила его своим спутникам, которые набросились на него и быстро съели, объяснив мне смущенно, что едут вторые сутки без маковой росинки во рту. Слава Богу, что было чем их угостить. Все эти люди с воодушевлением и горячностью говорили о войне, рвались в бой, и все мы обсуждали ее возможные последствия.

На другой день, проходя по набережной у Зимнего дворца, я слышала несмолкаемое «ура!»: это Государь читал Манифест о начале боевых действий и о назначении Главнокомандующим Великого Князя Николая Николаевича. В этот мой приезд я старалась все время быть с дорогой тетей Мили, которая была совсем убита тем, что Дятел (ее муж) снова отправляется на войну, а она не может следовать за ним. Он проделал всю японскую кампанию, а она тогда перебралась в Читу, чтобы быть к нему поближе. Теперь она говорила мне: «Чувствую, что я не переживу этой разлуки, Лимоша! У меня просто не хватает сил!» И действительно, она умерла 5 августа, как уверяли доктора, от шока, а война началась 16 июля. Я не могла оставаться с ней, так как вы были в Выбити, и бедная Тоца ужасно беспокоилась о дяде Боре, от которого уже не было вестей. Он в конце концов с трудом вернулся, оставив вещи в Германии, а на границе всех русских пассажиров высадили, и им пришлось идти часть дороги пешком, причем немцы проявляли крайнюю грубость. В Германии находились также Лутовиновы: Евгений Александрович и Леонила Федоровна. Он был Предводителем новгородского Дворянства и заболел раком языка, который затем перешел на горло. Заболел он осенью, когда Фрумошка еще был не очень плох. Леонила Федоровна первым браком была за Шарко (бывшим новгородским прокурором), и я тогда ее мало знала, хотя Фрумоша часто бывал в веселом и молодом судейском кругу, я же себя считала старой и скучной для них. Помню, как товарищ прокурора, Воронович, уговаривал меня вести более светский образ жизни, на что я отвечала, что «Je ne gagne pas d'être connue». [131] «Мне не нужна такая известность» (фр.). После развода с Шарко нас с Леонилой Федоровной сблизила ее беременность. Они оба страстно мечтали о ребенке, но кончилось тем, что она не смогла родить (не помню, по какой причине, ее пришлось оперировать, и она чуть не умерла на операционном столе от отека легких). Вот это-то ее горе от потери ребенка и надежда на то, чтобы его все-таки иметь, нас и сблизили. Она была счастлива с Лутовиновым, и оба они как бы духовно преобразились. Когда Фрумошка скончался, я просила ее с мужем не приходить на панихиду из боязни, что это на них подействует угнетающе, но они непременно захотели проститься. После того, еще в Новгороде, Лутовинов раз пришел ко мне, прося совета, так как врачи настаивали на его лечении в Германии, и он думал поехать один, оставив жену в деревне у матери, Марии Алексеевны, чтобы не тревожить своим состоянием. На это я ему сказала, что если ему хочется, чтобы жена сошла с ума от беспокойства, то действеннее средства не придумать, и что она не только вправе, но обязана быть с ним, куда бы он ни поехал, а остальное он должен поручить Господу и не сомневаться в том, что Он знает лучше, что нам нужнее всего. Я дала ему маленькое Евангелие и просила постоянно читать. После его смерти Леонила Федоровна мне говорила, что он никогда с ним не расставался и всегда, всегда читал. Вскоре после его ухода от меня она пришла с благодарностью за совет с ней не разлучаться, так как такая мысль более всего ее страшила. От нее я впоследствии узнала то, что теперь расскажу, так как все это занимательно и лишний раз доказывает, как Господь Сам нас ведет и приводит к пониманию Его любви. Раньше оба они были равнодушны ко всему тому, что самое важное в жизни, и если и не были неверующими в полном смысле, то совершенно равнодушными. Уехали они в Баден, где их застала война. Ему было уже очень плохо, и он ходил на перевязки дважды в день, так как болезнь вышла наружу. Ему делали прижигания с радием, и он требовал постоянного и тщательного ухода. Все к ним были очень внимательны, но с началом войны все резко изменилось: врач стал груб и отказался его лечить, а начальство приказало немедленно покинуть Германию. На мольбы Леонилы Федоровны повременить ввиду его состояния ответили отказом, и волей-неволей им пришлось спешно ехать назад. Жара стояла убийственная. Кажется, их направили к швейцарской границе с тем, чтобы потом ехать в Геную и оттуда морем в Россию. Не доезжая швейцарской границы, их высадили (была большая партия русских) и велели идти пешком. Она попросила кого-нибудь нести багаж, так как сама поддерживала мужа. Все отказались. Наконец один человек взялся довезти их вещи на какой-то тележке до границы. Лутовинов, обливаясь потом, сидел на скамейке, и вся повязка насквозь промокла гноем. Она увидела, что ему дурно, и просила дать ему возможность посидеть и отдохнуть, но им велели идти дальше к границе. С большим трудом в конце концов они добрались до Генуи, чтобы ждать отходящий пароход. Ему становилось все хуже, но он мечтал вернуться в Россию. Раз утром она проснулась, услышав, что он пошел к умывальнику, но затем вдруг возник шум, похожий на сильную струю воды; она вскочила, бросилась к нему: оказалось, что из сонной артерии ручьем лилась кровь. Он стал падать. Она с трудом удержала его, опустив на пол. Когда она бросилась к звонку, чтобы позвать доктора, он уже не дышал. Пришедший врач подтвердил его смерть и тут же потребовал плату. Леонила Федоровна говорила, что ее муж постоянно готовился к смерти: молился, в Бадене несколько раз причащался, а в Генуе горевал, что нет священника. Ей пришлось отнести его гроб на кладбище Campo Santo, где был участок для православных, и после войны она надеялась перевезти его прах на родину. Каждый день она ходила на его временную, как ей казалось, могилу, молилась там и проводила все дни, возвращаясь лишь к вечеру. Ее ужасно мучило отсутствие священника, который бы благословил могилу и помолился у нее, а время шло, и скоро должен был отойти пароход, но она продолжала молиться, прося у Бога послать ей священника. Накануне отхода парохода она, по обыкновению, пошла на кладбище, чтобы в последний раз проститься с дорогой могилой, и, обливаясь слезами, просила у Бога послать ей утешение. Долго она молилась и наконец решила пойти в гостиницу пораньше, чтобы закончить все дела. Простившись с могилкой, она пошла к выходу, низко опустив голову, и вдруг, услышав чьи-то шаги, подняла ее: перед ней стоял русский священник, высоко подняв крест над головой. Она бросилась к нему, думая сперва, что это ей почудилось, и воскликнула: «Батюшка! Откуда вы? Кто вас прислал?» «Бог прислал меня, – ответил он. – Я проездом в Генуе, завтра еду дальше на пароходе и пришел сюда, думая, что, может быть, найду какую-нибудь скорбящую душу или просто благословлю и помолюсь над нашими одинокими могилками». Она повела его на свою могилку и уже успокоенная и радостная покинула Геную. Священник ехал на том же пароходе. Когда она вернулась в Россию, то отдалась приходской жизни: постоянно бывала в церкви, почти в ней жила, обучала людей и вся горела любовью к Богу и ближним. Не знаю, что потом с нею сталось, так как с революцией мы потеряли друг друга из виду.