Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

В Кисловодске же я познакомилась с дорогим отцом Наумом, который потом сделался духовником и законоучителем Мещерских и, кажется, также Толстых и Тюриных. Вот как это было: мы с тобой переживали тогда очень тяжелые времена. В Духов день я предложила тебе пойти в церковь. Ты согласилась, но затем вскоре сказала, что болит голова, и ушла. Я осталась одна в церкви, которая была почти пуста почему-то, несмотря на Великий Праздник. В этот день читается всегда Евангелие о пастыре, который пошел искать свою заблудшую овечку, оставив не заблудших, а кончается это Евангелие словами о том, что если кто согласится здесь, на земле, просить Отца Небесного о чем-нибудь, то будет исполнена их молитва, но надо иметь кого-то, с кем просить, а у меня сейчас никого нет, с кем бы я смогла объединиться. И пока я так думала, о. Наум вышел на амвон и стал говорить слово на это Евангелие. У него был перевязан палец, и это как-то врезалось мне в память, как часто бывает, что в знаменательную для всех минуту почему-то обращаешь внимание на мелочь. И вот он говорил, что пастырь оставил все свое стадо и пошел искать овечку, а когда нашел, то не пожалел трудов, не рассердился на нее, не стал ее толкать, а взял на руки с любовью и понес домой на плечах. Говорил он недолго, но с таким воодушевлением, что мне захотелось вдруг встретиться с ним и стало как-то легче на душе. Когда обедня кончилась, я спросила у сторожа адрес батюшки, но он не знал, а потом вдруг сказал: «А вот батюшка и сам идет». Он выходил из церкви, разговаривая с сестрой милосердия, так что мне не хотелось им мешать (потом я узнала, что это была его дочь), и я пошла за ними, поотстав и думая узнать, где он живет. Шли они долго и наконец расстались на углу одной улицы, где он повернул в другое направление. Мне хотелось его догнать, но я боялась быть назойливой, наконец набралась храбрости и, окликнув, догнала. Сначала он не обратил внимания, но я подошла ближе и снова сказала: «Батюшка!» Он остановился, посмотрел на меня и, верно, подумал, что я хочу просить денег, но потом, вглядевшись попристальней и заметив мое волнение, спросил, что мне угодно. Я ответила, что мне надо с ним поговорить наедине. Он ввел меня в свой маленький садик, к которому мы подошли, и сказал, что сейчас выпьет чаю и освободится. Меня же просил подождать в саду. Садик был залит солнцем и пестрел цветами. Воздух был напоен их ароматом, птицы так и заливались кругом, а я сидела на скамеечке и молилась, чтобы Господь внушил батюшке, что сказать мне для помощи в моем горе. Вскоре он вышел и позвал меня в свою келейку, где, кроме кровати, двух стульев и столика, ничего не было, а только в углу стоял другой столик, на котором было нечто вроде складня из картона с наклеенными двумя иконами. Он не знал, кто я, поэтому мне было легко с ним говорить. Я рассказала ему о всех моих мучениях и беспокойстве по твоему поводу, не называя тебя. Он слушал молча, изредка задавая вопросы. Когда же мне становилось совсем трудно и слезы душили меня, он смолкал, опустив седую голову, чтобы дать мне успокоиться. Впервые было, чтобы я могла все рассказать о наболевшем на душе, и я почувствовала, что не уйду от него без утешения. Когда я кончила, он сказал: «Да! Надо молиться», а я ответила: «Но мне сейчас не с кем соглашаться молиться о ней, я вдова», на что он ответил, что никто не знал, чем была больна дочь хананеянки, которая все шла за Спасителем и молила его исцелить ее дочь. Может быть, ее болезнь была скорее духовная, чем телесная, и мы знаем только, что была она очень тяжелая. Однако своей настойчивостью, своей назойливостью она добилась исцеления дочери. Затем он встал, подошел к столику в углу и, указав на иконы, сказал: «Перед этой иконой я молился целую неделю с приговоренными к смертной казни, стараясь их утешить, а теперь мы с вами сговоримся молиться о вашей дочери, и наша молитва будет исполнена». Я вспомнила свои греховные мысли во время чтения Евангелия в этот день! Затем он сказал: «Сейчас здесь вместе помолимся». Мы оба встали на колени, и он начал читать из толстого молитвенника какие-то чудные молитвы, которых я ни раньше, ни потом никогда не слыхала, но мне казалось, что написаны они именно для матери в утешение. На прощание он меня благословил и сказал, что будет рад тебя видеть, но чтобы я не мешала Богу вести тебя Его путем. Когда я вышла от него, было уже 3 часа, и я неслась почти бегом, боясь, что ты будешь беспокоиться обо мне, но когда вошла к тебе, ты лежала на кушетке и читала, сказав только, что завтрак мне оставлен. Со временем ты узнала о. Наума, и я верю, что его святыми молитвами ты обрела успокоение и достигла своего положения в семейной жизни с Ванькой и Шимми, [141]а если подчас и очень трудно в материальном отношении, то все же главное у вас есть, мои дорогие, то есть взаимная любовь, а все остальное, необходимое Бог пошлет, в этом не сомневайтесь. Бог никогда не оставляет того, кто ищет Его и Его помощи. Дорогой дядя Петя был тогда особенно трогателен со мною. Мы с ним совершали длинные прогулки, много говорили, и он всегда как-то меня подбадривал и смешил своими шутками. Но время шло, и я не могла бросить своих овечек, которых оставила в Царском. Я просила Тюрю приехать в Кисловодск, чтобы сменить меня и не оставлять тебя одну, хотя и Мещерские, и Вавы, и подъехавшая с детьми тетя Муфка окружили тебя заботой.

Вскоре после приезда Тюри мне пришлось расстаться с вами, и это было очень тяжело. Мне тогда в голову не приходило, что пройдет много лет до нового с вами свидания. Обратную дорогу совсем не помню, только знаю, что во всех отделениях первого класса в спальных вагонах валялись грязные развязные солдаты с винтовками, а все стекла в вагонах были побиты, клозеты не действовали, и чем дальше на север, тем реже попадались на станциях белый хлеб и молоко, которое продавали бабы.

Когда я добралась до Петербурга, то на вокзале не было ни носильщиков, ни извозчиков. Я кое-как вытащила чемоданы и стала думать, как их донести до Царскосельского вокзала через весь город, а дело было к вечеру. Наконец ко мне подошли два солдата, взяли мои чемоданы и спросили, куда их нести. Я сказала куда, они назвали какую-то огромную сумму, но спорить не приходилось, и мы тронулись в путь. Я почти бежала за ними, и мне казалось, что они хотят меня завести куда-нибудь и ограбить, так как мы шли по разным закоулкам и пустырям. Я спросила, куда исчезли извозчики. Они ответили, что теперь праздник. «Какой же такой праздник?» – удивилась я. «А что кровавого Николая больше нет», – был их ответ. «Кого?!» – переспросила я. «Кровавого Николая!» «Я не понимаю, кто это!» – возразила я. «Да бывший царь», – ответили они хладнокровно и вроде заученного урока. «Как! Вы так называете Государя Императора, который вам никакого зла не сделал, любил своих солдат, как отец родной, а Россию больше всего на свете? И вам не стыдно!» Я думала, что они меня тут же уложат на месте, так как шли мы по пустынным улицам, где не было ни души, но они вдруг сконфузились, и я поняла, что они повторяют как попугаи. Народ и солдат подзуживал кто-то, кому это было на руку.