Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Тогда многие возделывали огороды за Царским, чтобы иметь хоть какие-нибудь овощи. У нас был огородик вместе с Мухановыми, который мы обрабатывали по очереди, а Лапушка ходил в известные дни сторожить по ночам школьный огород. Конечно, всюду тогда воровали, так как хотели есть и добывали еду, кто где мог. Фуга нашла какое-то садоводство в окрестностях Царского и нанялась туда работницей. Там выдавали довольно большой кусок черного хлеба в день вместо оплаты. И вот наша Фугишечка трогательно вставала каждый день в пять часов утра, чтобы вовремя добраться на работу (дорога занимала час туда и час обратно), а вечером возвращалась со своим куском хлеба, который делила на всю нашу семью. Она загорела как негр, и другие работники называли ее Генеральшей, так как она исполняла добросовестно свою работу: таскала горшки, носила землю, полола и поливала огород, не принимая участия в сплетнях и пересудах других. Так она проработала все лето, а наши малыши, Ловсик и Лапушка, всегда старались принести нам из школы кусочек чего-нибудь съестного.

Не помню, тогда или позже мне дали знать из датского консулата в Петербурге, чтобы я туда явилась. Когда я пришла в бывшее помещение гостиницы «Дагмар», то встретилась с Варварой Ильиничной Мятлевой, которая спросила: «Вы тоже за посылкой?» Я ответила, что нет и что я сама не знаю, зачем меня вызвали, на что она возразила: «Ну, значит, посылка!» Меня провели в кабинет консула. По дороге я заметила Скерета, который стоял, прислонившись к окну, но сделал вид, что со мной не знаком, и я решила, что он, видно, не хочет, чтобы знали о его службе. Консул меня усадил и спросил, не нуждаюсь ли я в каких-нибудь съестных припасах, вроде муки, масла, какао и так далее. Я вытаращила на него глаза. Мы давно забыли о таких лакомствах, и сказала, что очень нуждаемся, но не в состоянии за это платить, и что я могу ему предложить несколько оставшихся у меня миниатюр в уплату. Он сказал, что ему поручено передать даром посылку провианта и что мы будем иногда получать такие посылки, за которыми я, по получении извещения, должна приходить лично или вместо меня доверенное лицо. Позже мы узнали, что посылки были от милой Веры Масленниковой. Консул был очень любезен и направил меня в их кладовые с очень милой датской сестрой милосердия, которую он вызвал по телефону. Она была вся в белом, еще очень молодая и расторопная. Кладовая оказалась небольшой светлой комнатой, уставленной ящиками и тюками с сахаром, чаем, маслом, какао, мукой и банками сгущенного молока. Сестра мне быстро собрала и упаковала большую посылку, затем проводила меня к выходу, а попутно она мне показала большую столовую, где они кормили несколько сот детей. Все это делалось даром. Когда я добралась домой со всеми этими лакомствами, не было конца радости всей семьи. Таких посылок мы получили несколько. Иногда за ними отправлялась Настя с кем-либо из детей. В последний раз, когда она поехала уже при большевиках, то увидела, что консульство было оцеплено и что туда никого не пропускают, а кто по глупости и входит, то больше не выходит, так как их и персонал арестовали. К счастью, она сообразила, что лучше уйти подобру-поздорову.

Лето после переворота бабуля провела в Павловске с тетей Линой, а тетя Ольга к ним наезжала. Тетя Лина уже не покидала своего кресла, на котором передвигалась по комнатам и саду. Мы старались почаще их навещать. Бабуля все ходила по Павловску, где прошло ее детство, и старалась найти дорогие ей по воспоминаниям места, но говорили, что кроме дворца и парков все так изменилось, что она даже не уверена была, какая дача им принадлежала. Иногда мы с ней гуляли вдвоем, и она меня расспрашивала о православии, от которого она отошла, ударившись после смерти дедушки и ее младшей дочери, Марианны, в редстокизм. Потом она опять стала часто ходить в православную церковь, которая была недалеко от их дачи. Помню, как меня поразило и обрадовало, когда я к ним пришла в Успение, когда бабуля мне сказала, что была у обедни. Я удивилась, так как редстокисты не признают Пресвятой Богородицы, и спросила, почему она пошла, ибо день был не воскресный. Она ответила: «Цыпина, да ведь сегодня Успение!» Верно, на моем лице она прочла недоумение, так как я отлично знала, что Успение, и мы все были у обедни в церкви. Она мне сказала: «Знаешь, Цыпина, я многое поняла, чего раньше не понимала, и хочу, чтобы ты мне кое-что еще объяснила». Мы были одни, и я ей сказала, что буду очень рада, если я сама в силах ей помочь. Она мне опять рассказала, какой убежденной православной была в детстве и юности под влиянием своей горячо верующей матери, вашей прабабушки Трубецкой, и как она часто вставала ночью, чтобы молиться перед иконами. Я ей ответила, что, несмотря на все это, она совсем не знала православия и не понимала значения и смысла всего того, что потом ей казалось бессмысленной обрядовостью. Я спросила также, знает ли она, что каждая часть облачения священника имеет свое объяснение и что литургия с начала и до конца есть напоминание о жизни, смерти и воскресении Спасителя. «Нет, Цыпина, я этого не знала», – ответила она. Тогда я ей привела в пример епископский омофор на плечах, который изображает ту заблудшую овечку, найденную бедным пастырем, которую он понес домой на плечах. Дорогая бабуля слушала с глубоким вниманием и потом сказала: «Цыпина, как это прекрасно! Я ничего этого не знала, и никто никогда нам этого не объяснял». Мы с ней долго говорили на эту тему в тот день, и перед моим уходом она сказала: «Если я заболею или мне будет плохо, обещай, что ты мне скажешь, и тогда я попрошу тебя о чем-то». Я, конечно, обещала, но сдержать обещание мне не пришлось. Дорогая бабуля умерла от удара, узнав о нашем первом аресте. Она прохворала всего два дня и скончалась, не приходя в себя. А мы с Масолей и Гунчиком сидели тогда в ЧК в Царском, но мне всегда казалось, что, вероятно, она хотела на смертном одре вернуться в лоно Святой Православной Церкви и причаститься Святых Тайн. Кажется, одно лето бабуля с дочерьми провела в Царском на даче Мещерских после их отъезда на Кавказ, но я сейчас уже не помню, было ли это тотчас после переворота или через год.

Не помню тоже точно, когда был арестован дядя Боря. Это было тяжким ударом. Уж как я тогда благодарила Бога, что Он взял к себе Фрумошку до всех этих ужасов! Его арестовали одновременно с Великими Князьями: Павлом Александровичем, Николаем Михайловичем и многими другими. Бедная Тоца, выбиваясь из сил, носила ему передачи в тюрьму, несмотря на то что у нее на ноге возникла рожа, которая, слава Богу, вскоре чудом прошла. Эти аресты произошли после большевистского переворота, осенью. Тогда же начались повальные обыски, часто сопровождавшиеся убийствами. Дядя Боря и Тоца долго еще жили в Выбити после переворота, так как не хотели переезжать в город, но после смены событий они решили, что им следует быть в Петербурге. После первого же обыска дядю арестовали. Тоца говорила, что они были уверены в неминуемости ареста и у дяди Бори был заготовлен мешок с бельем и всем необходимым для тюрьмы.