Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

В Петербург тогда попасть было нелегко, так как поезда ходили нерегулярно. Я часто заходила к милой Екатерине Григорьевне Мухановой, которая жила в маленькой дачке на Павловском шоссе вместе со своей верной горничной и другом Тони. Она была так одинока, и сестра Смирнова просила меня навещать ее, так как очень ее любила. Так же часто я бывала у старушки Шамшиной, которая жила совсем близко от нас на Новой улице. У нее было много книг, и она давала мне их читать. Ее челядь состояла из старой кухарки, горничной-чухонки и лакея – бывшего матроса, который после переворота стал необычайно дерзок. Они с чухонкой продавали по поручению Шамшиной вещи, когда у нее не хватало денег, но клали, вероятно, больше себе в карманы, принося ей гроши. Она когда-то была страшно богата и в молодости жила с родителями в Казани (она рожд. Петрова), где у них был чисто царский обиход, судя по ее рассказам. Как-то я предложила ей продать кое-что из вещей, так как знала, что получу больше ее грабителей. Однажды она мне дала узел шелковых платков и всякой мелочи, в том числе опаловые серьги, которые тоже просила продать. При выходе я заметила, что лакей с горничной злобно следят за мной. Когда я принесла выручку, она удивилась большой сумме, говоря, что от горничной не получила бы и десятой части. У меня эти вещи скупала одна портниха, которая обшивала разбогатевших пролетариев. Они шили себе яркие бархатные пальто из краденных во дворцах и частных домах гардин и не стеснялись средствами. Наша Настя побывала в то время на какой-то крестьянской свадьбе недалеко от Царского и рассказывала, что стол был накрыт не хуже господского (как она говорила) и блистал чудной скатертью, хрусталем и серебром. Подавали на великолепном сервизе, и стол был усыпан цветами, а невеста получила в приданое несколько дорогих чернобурых, собольих шуб и без конца зеркальных шкафов, которые были расставлены по комнатам в виде украшений.

Государя с Семьей перевезли в Сибирь, и никто ничего не знал об их судьбе, до того дня, когда их всех убили в Екатеринбурге. Помню, что весь наш маленький приход собрался тогда в церкви Красного Креста «Всех Скорбящих» и мы отслужили панихиду, глубоко потрясенные ужасной вестью. Вскоре панихиды запретили. В самом начале большевистского переворота был зверски убит наш духовник, о. Иоанн Кочуров. Он долго жил в Америке, в Чикаго, где построил церковь, в которой потом мы с Лапом и Алекушкой часто молились и в которой она венчалась. Ему очень хорошо там жилось, но он тосковал по России и боялся, что его дети вырастут не русскими душою, а семья у него была большая. Тогда он попросил, чтобы его перевели в Россию. Ему дали место в Нарве при детском приюте, где он был законоучителем и служил в церкви только по воскресеньям, а ему все хотелось получить приход, где бы ежедневно он мог совершать литургию. Его назначили одним из священников в Екатерининский собор Царского, [143]он так этому радовался, так был счастлив. Все это он мне рассказывал сам. Проповеди его были прекрасны: говорил он коротко, просто и с глубокой верой. Матушка была простая хорошая женщина, и я к ним часто заходила. Он советовал мне часто читать псалмы и говорил, что его мать черпала в этом большое утешение и помощь. Когда разразилась революция, он предложил духовенству Екатерининского собора совершать Крестные Ходы и молиться о прекращении усобицы. Один Крестный Ход состоялся, но я узнала о нем позже. Говорили, что пашковцы донесли на него и оклеветали. Матушка мне рассказывала, что он был озабоченный и грустный, а когда она ему как-то заметила, что его подрясник сносился и надо бы новый, он махнул рукой и сказал: «Да не в подряснике дело». Она же его не спросила тогда, в чем же именно. Его убили в воскресенье после того, как он вернулся домой, отслужив обедню и молебен. Дома был один из сыновей семнадцати лет. Вдруг послышался громкий большевистский стук. Сын отворил дверь, ввалились солдаты, которые приказали отцу идти с ними. Он снял свой священнический крест, часы и цепочку, отдал все сыну и вышел вслед конвою. Сын следовал за ними поодаль. Они жили на Екатерининской площади около самого собора. Его повели к Феодоровскому собору [144]и дальше за лесом велели идти вперед одному. Сын видел, как он перекрестился, поднял руки к небу, раздался залп, и он упал на землю. Сын подумал, что отца убили, побежал обратно в город предупредить мать. Она поспешила к другим священникам, чтобы дать им возможность скрыться, но они остались на своих местах. Сын попытался пробраться обратно, но на месте убийства оставались солдаты. Вечером в темноте той дорогой, ничего не подозревая, проходила сестра милосердия, которая увидела солдат, стоявших над каким-то темным предметом. Когда же она приблизилась, то увидела, что это скорчившееся тело о. Кочурова, а солдат с гордостью ей сказал, что только что его прикончил. Он дал ему промучиться весь день с утра!

Сестра милосердия побежала в больницу сообщить о своей находке, и вскоре был выслан фургон для доставки тела. На другой день, как только узнали о случившемся, мы с детьми пошли в покойницкую больницы, чтобы поклониться праху. Там все время служили панихиды. Батюшка лежал в гробу, и лицо его, конечно, было покрыто воздухом, как это полагается священнику. Большевики боялись, что будут торжественные похороны мученика, и долго не разрешали похоронить его под собором, а когда позволили, то объявили, что если соберется толпа, то по ней откроют огонь из броневика. Мне об этом сказала наша Настя, когда я было собралась на похороны. Я собрала детей и сказала им об этой угрозе. Сама я этому не верила, но предложила детям свободно выбрать: идти или остаться. Они пошли со мной. Мы отправились туда с утра. При подходе к собору оказалось, что к нему со всех сторон стекается народ, а сама площадь была уже заполнена. Одновременно я заметила слева на дороге броневик, который стоял напротив, с северной стороны. Я надеялась, что дети его не видят. Было почти невозможно пробиться через густую толпу, заполнившую площадь и церковь. Когда нам наконец удалось подняться на паперть, гроб с Крестным Ходом уже начали выносить. Все православное духовенство Царского было в полном составе, и Крестный Ход три раза медленно обошел собор при стройном пении «Святый Боже», после чего гроб поставили в склеп под собором, и толпа медленно разошлась. Я думаю, что большевики просто не посмели стрелять, но то было вначале, когда они еще не обнаглели.

У меня очень многое стерлось из памяти за время революции, так что мой рассказ не очень последователен.

Становилось все труднее питаться, и я помню, что невозможно было уже купить и конину, а мы делали какие-то лепешки из картофельной кожуры, причем замерзший и полусгнивший картофель добывали в каких-то грязных подвалах. Ели какой-то кисель из крахмала, a pièce de resistance [145]была вонючая вобла. Рожь мы варили и ели в виде каши, но она из нас тотчас выходила в том же виде, как и вошла, пока нам не посоветовали молоть ее. Электричество не работало, дров не было, трубы постоянно лопались и затопляли подвал, мастеров для починки тоже не было.