Сергей Булыга - Тень Серебряной горы

Когда капитан вышел из пещеры и осмотрелся, Гитин-нэвыт уже спускалась по тропке.

– Что она сказала? – спросил капитан у Шалауров.

– Ничего, – ответил Шалауров. – Вышла злая как собака, молча. А что было там у вас?

– Сперва они о чём-то говорили, но по-чукочьи, – ответил капитан, – а потом она ему косички расплела, и всё.

– А что ещё нужно? – сказал Шалауров. – Расплела косички, значит, отпустила. Значит, он был к ней привязан, а теперь она его отвязала. Теперь он сам себе хозяин. Теперь их колдовство с него сойдёт! Вот только хорошо ли это, ваше благородие?

И Шалауров ещё что-то говорил, но капитан его уже не слушал, а поспешно развернулся и опять вошёл в пещеру. Там было сумрачно и тихо. Адъюнкт сидел на своей лежанке, вид у него был очень задумчивый.

– Григорий, – окликнул его капитан.

Но адъюнкт как будто ничего не слышал. Адъюнкт ощупывал своё лицо. Нащупал клыки, молча удивился, начал их расшатывать, но они держались крепко. Адъюнкт опустил руки и опять задумался. Потом посмотрел на капитана. Капитан молчал. Адъюнкт начал говорить по-чукочьи, капитан не понимал ни слова, он только время от времени слышал «Гитин-нэвыт», «Гитин-нэвыт» и иногда «Атч-ытагын». Ну, хоть так, подумал капитан, уже хорошо, что хочет говорить, а там, может, станет говорить по-нашему.

И тут же послышался ружейный выстрел. Адъюнкт замолчал и, было видно, сильно оробел. Чукча и есть чукча, сердито подумал капитан, развернулся и вышел из пещеры.

А там уже вовсю шла стрельба, наши стреляли из ружей, а чукчи из луков. Шалауров весело сказал:

– Не высовывайся, ваше благородие, они сегодня будут крепко бить. Эта же коза на нас нажаловалась, вот её родитель и велел нас не щадить!

И он не ошибся – чукчи в тот день стреляли яро. И стреляли они тогда долго, было даже удивительно, откуда у них столько стрел. Но, правда, пользы от этого им было немного – они тогда убили только двух охочих, одного казака и ранили в руку Меркулова. А сколько наши их убили, было неизвестно. Чукчи же из-за камней почти не высовывались, поэтому как ты их тут насчитаешь.

Но также и чукчи не знали, сколько они тогда убили наших. А их, убитых, как и в прошлый раз, отнесли в казарменную пещеру и затащили как можно подальше, в тесные ходы и там заложили каменьями. Распоряжался всем этим Шалауров, а капитан тогда был на линии, стрелял. Шалауров вернулся, доложил, и заодно рассказал, что они ходили по пещере ещё дальше, искали, может, там найдётся что-нибудь полезное, но ничего не нашли, там даже крыс не видно. А что нам крысы, сказал капитан, мяса у нас навалом. Шалауров не стал спорить, промолчал, и капитан ещё сильнее рассердился, потому что почувствовал, что Шалауров что-то не договаривает.

И вдруг пришёл Костюков и сказал, что капитану надо срочно в штабную пещеру. Капитан пошёл. Там лежал раненный в руку Меркулов. И рука эта сильно распухла!

– Это смерть, – тихо сказал Синельников, – потому что это ядовитая стрела была. Я их на запах сразу чую.

Меркулов это слышал и молчал. У него только пот на лбу выступил. А Синельников злобно сказал:

– Ну и что, что ядовитая! Я знаю, как это лечить! Это пусть вот этот лечит! – и указал на адъюнкта. – Он же колдун, он говорит.

Капитан посмотрел на адъюнкта. Тот сидел в своём углу, помалкивал. Синельников опять заговорил:

– Что, пёс, молчишь? Наш боевой товарищ помирает, а ты глазки строишь! А вот…

И дальше он продолжил по-чукочьи. Говорил он громко, злобно! Потом он замолчал, и заговорил адъюнкт. Этот говорил тихо, неуверенно, и быстро замолчал. Синельников с досадой перевёл:

– Я, говорит, не колдун, а я не знаю кто. Я даже, говорит, не знаю, как меня зовут. Я лежал на белой земле, на высокой горке, надо мной ворон летал, на меня снег падал, и больше я не помню ничего, а не верите мне, убивайте меня! Вот и всё, что он сказал!

Тогда капитан посмотрел на адъюнкта, спросил:

– А что это была за девица, которая к тебе сегодня приходила и твои косички расплетала?

Синельников сердито перевёл. Адъюнкт молчал. Капитан подумал и сказал, указывая на Меркулова:

– Если он сегодня умрёт, я завтра отведу тебя туда, где ты лежал на белой земле, и отдам тебя тому, кого вы не любите называть по имени. И он тебя сожрёт, а после выблюет, и ты уже никогда не придёшь к верхним людям, и к здешним не придёшь, и даже к нижним тоже. Понятно тебе?

Синельников перевёл. Адъюнкт молчал.

– Лечи его! – громко сказал капитан. – Видел, как шаманы лечат? Вот так и лечи!

Синельников перевёл и это. Адъюнкт вылез из своего угла, сел рядом с Меркуловым, взял его за опухшую руку и, глядя на капитана, заговорил. Потом, когда он замолчал, Синельников начал переводить:

– Я не знаю, он сказал, почему ты на него так гневаешься. Наверное, он говорит, вы с ним в вашей прежней жизни были большими врагами, но тогда тебе не удалось его убить, и вот теперь ты хочешь сделать это сейчас. Ну так и убивай, он сказал, какая сейчас с него польза, он всё равно не сможет вылечить этого человека, потому что этот уже мёртв. Да ты посмотри ему в глаза!

Капитан невольно посмотрел на Меркулова. Глаза у того были как стеклянные. А адъюнкт опять заговорил. Говорил он медленно, Синельников слушал его очень внимательно, а потом перевёл это так:

– И вот ещё, он говорит, ты спрашиваешь, кто была та девица, которая приходила к нему. Так это его спасительница. Когда он лежал, тоже уже почти мёртвый, она села возле него, положила его голову себе на колени и заплела его волосы в косички. Кровь перестала из него вытекать, и он не умер.

– Где это было? – спросил капитан.

– На высокой горке на белой земле, – по-чукочьи сказал адъюнкт, а Синельников пересказал по-нашему.

– Ты хочешь сказать, на снегу? – спросил капитан.

– Я не знаю, что такое снег, – сказал адъюнкт.

Капитан задумался, потом спросил:

– А он? – и указал на Меркулова.

– Он уже мёртв, – ответил, как всегда, по-чукочьи адъюнкт. – Но мы должны проводить его с честью. А ещё лучше, если кто-нибудь поможет ему умереть, тогда бы он поднялся в верхний мир.

– Наша вера этого не позволяет, – сердито ответил капитан.

Адъюнкт усмехнулся и сказал:

– Какие вы смешные!

– Мы не смешные, – сказал капитан, – а у нас так заведено, что кому сколько жить, решает только Бог, а не мы сами!

Но адъюнкт его уже не слушал, а, опять повернувшись к Меркулову, начал напевать какую-то очень печальную песню.

– Это песня расставания, – сказал Синельников. – Она вроде нашей отходной.

– Но-но! – строго сказал капитан.

Синельников перекрестился. Адъюнкт продолжал напевать. Меркулов широко открыл глаза, увидел адъюнкта и опять закрыл их. Адъюнкт вскоре замолчал и стал смотреть на Меркулова, а тот лежал с закрытыми глазами и не шевелился.