Сергей Булыга - Тень Серебряной горы

– Почему так? – спросил капитан.

– А вот потому! – сказал адъюнкт. – Потому что рудное серебро… – И вдруг, словно опомнившись, вначале очень внимательно их осмотрел, а потом также внимательно спросил: – А что? Вам здесь что-то про серебро говорили?

– Нет, – ответил Шалауров. – Ничего такого мы не слышали. Так, только одни инородческие басни, как всегда.

– А, ну, это да, бывает, – сказал адъюнкт.

На что капитан и Шалауров промолчали. И за ужином тоже никаких разговоров про серебро уже не было. Но и про мамонтову кость, точнее, про обломок мамонтовой кости, адъюнкт тоже не поминал.

Так и на следующий день разговоров ни об одном и ни о втором не велось. И на позаследующий тоже. Так они, почти в полном молчании, миновали поворот на Анадырск, потом Обром-гору, потом Чёрный остров. И никого они не встречали, никто на них не нападал, и даже старый мёртвый колдун Хамыхай, который сидел на берегу, опустив ноги в воду, и тот сделал вид, будто не видит и не слышит их, когда они проплывали мимо него. Шалауров очень обрадовался и сказал, что это большая удача, что Хамыхай их не остановил после всего того, что тут творилось. Значит, теперь, сказал Шалауров, вряд ли их что-нибудь до самого дома остановит. Капитан перекрестился.

И, слава богу, так оно, по-шалауровски, и вышло: ещё через три дня, а именно восемнадцатого июля, в понедельник, на мученика Иакинфа Амастридского, капитан и его войско вышли из Пантелеймоновой протоки на Великую реку Колыму и повернули к её противоположному, левому берегу. Капитан отдал команду, и Костюков начал трубить в трубу что было сил, а Пыжиков выстрелил в небо, не целясь. От того берега им отозвались казаки из секрета, тоже выстрелив. Капитан стоял во весь рост, наши гребли что было сил, казаки вылезли из секрета и приветственно размахивали ружьями. Наши в ответ махали вёслами…

Но приставать к берегу не стали, а погребли дальше, по Стадухинской протоке, к пристани. Ну, ещё бы! Давно дома не были!

Вскоре показалась пристань. На пристань, было видно, подходил народ, и его становилось всё больше. А рядом с пристанью, ещё на берегу, на сухом месте, стояли две дупель-шлюпки. Одна уже стояла прямо, но пока на костылях, а вторая ещё лежала на боку и её прямо сейчас конопатили. Эх, в сердцах подумал капитан, руки у них небось дрожат, наверное, только что из-за стола выскочили, ну да и ладно. И он опять стал смотреть на причал. Там было уже полно народу, а в первом ряду стояли Черепухин, Хрипунов и Ситников. А вот Степаниды нигде видно не было. Она, подумал капитан, сейчас, наверное, командует возле столов, и это правильно, там её место, да и ей уже небось сказали, что ей беспокоиться нечего, её хозяин вернулся, а то вон стоит Меркуловская жёнка, держится руками за лицо, молчит. Ей же теперь, подумалось, остаётся только горевать, её же никто бить уже не будет, но также и в дом никто ничего не принесёт, и детишек не поднимет, а у неё их пятеро, подумал капитан, нахмурился, обернулся на Костюкова и махнул рукой. Костюков поднял трубу и начал дудеть возвращение. А Ситников на берегу скомандовал, и там стали кричать виват, кричали и солдаты, и партикулярные, и просто все кому хотелось.

И вот лодки уже начали тыкаться в причал, казаки бегали по пристани и принимали верёвки, вязали концы. Капитан первым сошёл на берег. Хрипунов крикнул ему с возвращением, капитан кивнул, хотел что-то сказать, но тут он увидел Черепухина с пакетом и повернулся к нему, взял пакет и уже хотел было вскрывать, да увидел, что там адрес по-немецки, и остановился.

– Это господину Осокину, – сказал Черепухин. – Только вчера доставили.

Капитан, поморщившись, отдал конверт адъюнкту. Тот сразу схватил конверт, вскрыл его и принялся читать – только глазами, как всегда, а не губами. Ну и чёрт с ним, подумал капитан, выступил на шаг вперёд, толпа с трудом раздалась, и он начал говорить, но не в размазку, а только по существу, о самом главном – что-де они пошли за чукочьем, догнали их, побили, обратили в бегство, нарубили их несчётно, а у нас потери небольшие, то есть у нас в полку один, в иррегулярных частях четверо и охочих людей шестеро, вечная им всем слава и вечный покой. Тут капитан снял шапку и перекрестился, все вокруг тоже стали креститься, а капитан уже продолжил, что семьям всем убиенных сегодня же будет выдано пособие, а после будет выправляться пенсион, кому какой, для чего будем писать в Якутск.

– А что будет дальше, – сказал капитан, – о том уже только один Господь знает. Благодарю за службу, братцы!

И вынул саблю, и браво махнул ею. В ответ ему недружно, громко закричали, и полутолпа прибывших шагнула на толпу встречавших, и они, перемешались, повалили к крепости. На пристани кроме начальства остались только солдаты анадырской партии. Капитан обернулся к ним, увидел их, прямо сказать, невесёлые лица, и как мог бодро сказал:

– Вы, ребята, не робейте, завтра отпустим вас домой, а пока что милости прошу в съезжую, сейчас я о вас распоряжусь.

И он и в самом деле тут же обернулся и велел Матрёне, а она стояла рядом, брать своих девок и скорее накрывать на стол. Но тут же спохватился и прибавил:

– Нет, на два стола! Один в съезжей, а второй у нас, на горке! И чтобы не скупиться, а чтобы как на Пасху!

И, обернувшись, быстро пошёл в крепость. В воротах никого не было. Завтра спрошу, подумал капитан, даже не останавливаясь, распустились люди, чёрт бы их подрал!

Возле питейни было шумно, многолюдно, пахло дрянной сивухой, на капитана никто не смотрел. А чего смотреть, подумал капитан, сегодня праздник же, прошёл ещё немного и наконец увидел свой дом. Там, на крыльце, стояла Степанида в прошлогоднем неразмерном платье. Чего это его вдруг нацепила, сердито подумал капитан, сама же говорила, что носить его больше не будет, а вот на тебе! И капитан, нахмурившись, пошёл дальше, к крыльцу. А Степанида сошла по ступенькам, протянула к капитану руки, и он её поцеловал, потом ещё раз и ещё раз. Степанида была крепкая, горячая. Но упиралась. Чего это вдруг, опять подумал капитан.

А сзади уже послышалось:

– Господин капитан! Василий Юрьевич!

Капитан с сердитым видом обернулся. Сзади стоял адъюнкт, держал в руках давешнее немецкое письмо. Письмо было меленько, густо уписано.

– Что-то случилось? – спросил капитан, кивая на письмо.

– Пока не знаю, – ответил адъюнкт. – Но господин Миллер пишет, что он срочно вызывает меня в Нерчинск.

– Ну и когда ты думаешь туда отправиться? – спросил капитан.

– Сегодня я уже не успею собраться, – ответил адъюнкт, – а вот завтра было бы прекрасно выехать. И мне нужны люди.

– Хорошо, – сказал, подумав, капитан. – Я дам тебе этих ребят от Дмитрия Ивановича. – Тебе их хватит?