Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Киев не был нужен Всеславу, и единственным его желанием, относящимся к этому городу, было не отдавать землю старшему сыну великого князя. Однако об этом приходилось молчать, хотя бы до поры до времени: еще теплилась надежда, что все сложится иначе и князь Ярослав будет жить еще долго. Все понимали, что с его смертью начнется новая усобица, много безвинной крови прольется за стол киевский, потому что такой человек, как Изяслав, в мире жить не сможет. Всеслав догадывался, для чего младшим княжичам, Святославу и Всеволоду, понадобился мир с полоцкой землей. Торговать с кривичами было выгодно и древлянам, и северянам, а так как жители Подвинья первыми в сечи не ввязывались, то Чернигов и Переяславль с Полоцком отношения не портили.

До удела смогли добраться только к закату; солнце летом садилось поздно, заливая румянцем весь бескрайний и до прозрачности голубой небосвод. Верхушки деревьев, словно облитые позолотой, покачивались вдалеке, легкий ветерок шуршал в густой листве, где-то в зарослях звонко перекликались птицы. Смоленский посад почти ничем не отличался от полоцкого, разве что не на холме располагался, а на равнине. Да и княжье подворье не сильно отличалось: широкий двор, залитый лучами закатного солнца, высокий терем в три пола высотой с алыми резными наличниками, тяжелые дубовые ворота, два столба в виде деревянных идолов.

Мальчишка-слуга придержал коня, пока Всеслав спешивался. Старшая дружина последовала примеру князя. На ступенях широкого красного крыльца гостей встречали хозяева: смоленский князь Вячеслав, его супруга — немецкая принцесса, а нынче русская княгиня Ода. Их меньшая дочь, юная Александра, стояла чуть позади отца, словно прячась и смущаясь перед гостями из чужого удела. Ей минул от покрова восемнадцатый солнцеворот, но выглядела она немногим моложе. Большие голубые глаза, по-детски сильно распахнутые и обрамленные длинными светлыми ресничками, широко поставленные, придавали ее худенькому лицу наивное и любопытное выражение. Вздернутый носик был усыпан веснушками, губы, тонкие и слегка обветренные, — чуть приоткрыты. Светло-русые волосы выбивались из-под алого очелья, и легкий ветерок то и дело перебирал их, словно играя. Длинная широкая коса была перекинута назад и словно тянула вниз своей тяжестью.

— Здрав буди, Вячеслав Ярославич, и мир твоему дому, — Всеслав поклонился в пояс, и смоленский князь ответил ему таким же поклоном. Княгиня лишь слегка наклонила голову, а дочь ее, глядевшая с любопытством, но и с некоторым страхом, растерялась и даже не сразу ответила на поклон Всеслава. Спохватившись, поклонилась, вскинула на него испуганный взор и залилась краской по самые уши.

— Мир тебе, — негромко ответил князь Вячеслав. — Будьте гостями на земле нашей и в доме моем.

По случаю приезда гостей из чужой земли в главной горнице, на первом полу княжеского терема, на следующий день собрали щедрый пир. С полуденного зноя и почти до самого заката по всему широкому подворью разносился смех, говор, звон железной и медной утвари, стук деревянных чарок, плеск вина и меда. Александра, сидевшая между отцом и матерью во главе длинного стола, ужасно терялась в присутствии толпы гостей и почти все время просидела, сцепив пальцы замком на коленях и ни на кого не глядя. Пожелания здравия, жизни долгой и ладной, любви в хозяйском доме да мира в уделе лились рекой, кмети начали постепенно хмелеть. Юная княжна мельком взглянула на князя-гостя. За все время он опустошил одну лишь чашу меда, что кто-то из челяди поднес ему еще в начале пира, а теперь становился все больше молчалив и серьезен. На шуточки не отвечал, только отмахивался и хмурился, громких слов и пожеланий не говорил. Однако не смутился, когда дошла до него чара с вином и пришло время хозяину слово молвить.

Всеслав поднялся, приняв из рук стольника полную чарку, и взоры всех присутствующих обратились в его сторону, даже тишина натянулась мягким незримым покрывалом на подворье, заставила всех умолкнуть и слушать, что будет сказано.

— Я долго говорить не стану, — начал Всеслав, оглядев всех сидящих вокруг. Взор его малость задержался на Александре, и девушка даже в сумерках разглядела, что глаза у него серые, будто небо, да глядят с какой-то хитринкой. — И мира тебе, княже Вячеслав Ярославич, желали, и добра, и здравия, а веры крепкой и Божией милости — нет. За веру!

— За веру! — отозвались десятки голосов, и снова застучали чарки, зазвенели кубки, послышался смех и шумные разговоры. Александра, приглядевшись, заметила, что креста на груди у Всеслава не было. Алый вышитый плащ был подхвачен золотой фибулой с кованым узором, на черном витом шнурке из-под полы плаща выглядывало Перуново колесо. О вере сказывает, а сам будто и не верует!

На двор опустилась теплая летняя ночь. Откуда-то потянуло ветерком, лесной прохладой. Парни начали надевать плащи и шерстяные кафтаны-накидки без пуговиц, девицы — кутаться в платки и шали. Долгое застолье подходило к концу. Кто-то еще пил, кто-то — заснул прямо там, где и сидел. Князь Вячеслав подошел к гостю, тронул его за плечо:

— Идем, потолкуем. Я чай, не просто так ведь приехал.

Они вышли, направились к лестнице, ведущей на второй пол терема, в личную горницу князя. Поняв, что на нее уже никто не обращает внимания, Александра выскользнула из-за стола и пошла за ними.

Зачем? Она бы и сама не могла дать ответа. Любопытно, да и боязно немного. Обыкновенно к отцу мало кто приезжал, да с дружиной и с боярами, да еще и не одним днём. Полоцкого князя она не знала, никогда его не видела ранее, только как-то слыхала, что о нем в народе говорят: что он, мол, каждую ночь волком оборачивается, а дружина его — черными воронами, и обходят они удел с дозором, ищут врагов, а поутру, лишь заря займется — возвращается князь в свой терем уже человеком. Мало в это верилось, невесть откуда взялись слухи, а только княжна помнила его взгляд: пристальный, внимательный, от которого ей стало как-то не по себе, и она уж сама не знала, чему верить.

Прижав ладонью широкие золотые запястья [1] Запястья — украшения, поддерживающие рукава платья. , чтобы не звенели при каждом шаге, Александра, осторожно ступая мягкими сафьяновыми сапожками по скрипучим половицам, подкралась к отцовской горнице. Дверь была заперта неплотно, из тоненькой щели между нею и бревенчатой стеной на пол падал ровный отблеск от свечи. Девушка почувствовала, что сердце колотится быстрее обыкновенного, а щеки невольно заливаются румянцем. Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, Александра подошла совсем близко к двери и, затаив дыхание, прильнула к теплому дереву, пахнущему смолой, прислушалась.

Говорил больше гость. Отец нет-нет да и отвечал ему, соглашался или спрашивал что-то. Они говорили о других уделах, о стольном Киеве, о ссоре с князем Изяславом и о возможности скорой сечи. К чему был этот разговор? Княжна и сама не знала. Они с матушкой оставались далеки от дел отца, их заботой был светлый и теплый дом, встреча гостей и рукоделие долгими вечерами. И если с матерью отец еще и говорил о чем-то таком, то с юной дочерью — никогда.