Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Обратный путь оказался веселым, шумным, радостным. Звенели бубенцы, играли рожки и свирели, кто-то из певцов затянул обрядовую, другие голоса подхватили. Почти всю дорогу до полоцкой земли Александра смотрела вниз и боялась поднять глаза среди чужих людей, чтобы и на нее не глядели лишний раз, как на диковинку. Уже смеркалось, когда, наконец, въехали в удел, и к концу пути девушка будто немного ожила, стала осматриваться, заглядываться на чистые широкие улочки посада, на густой лес, выросший по левую руку от дороги, на людей, что кланялись, встречая по дороге княжеский поезд.

Неподалеку от самих ворот в город пришлось замедлиться. Александра испуганно привстала в седле, оглядываясь и пытаясь понять, что случилось. Всеслав мягко положил руку ей на плечо:

— Не бойся. Нас много, а врата одни, вот и ждем. Покуда в город не въехали, давай наедине поговорим, — он решительно остановил коня, обернулся, поднял руку, сделав знак своим людям. — Стой!

Радомир подъехал поближе, несмотря на приказ.

— Что случилось, княже?

— Ничего. Поезжайте дальше без меня, прикажите сменить дозорных у ворот. Мы отлучимся ненадолго.

Боярин понимающе кивнул, вернулся, передал приказ князя остальным. Строй разбился, дружинники шумной толпой повернули к посаду. Дождавшись, пока конец бывшего строя скрылся за деревьями, Всеслав натянул поводья, коротко бросил Александре:

— Держись!

Конь, послушный твердой руке хозяина, сорвался с места и полетел точно на невидимых крыльях. Княжна заметно побледнела, испуганно прижалась к Всеславу. Не искала у него защиты, повиновалась какому-то минутному порыву, но когда он обнял ее и притянул к себе поближе, стало вдруг намного спокойнее, и быстрый бег коня уже не так пугал. Теплый ветер хлестал по лицу, рвал волосы. Белый шелковый платок сбился с головы Александры, и закатные солнечные лучи золотыми нитями вплелись в ее светло-русые косы. Она поспешила его поправить: нельзя до венчания голову непокрытой держать… Мимо проносились деревья, низкие — в один или два пола — дома, высокая трава ласково касалась ног. Спустя какое-то время бешеной скачки они оказались на пологом берегу. Всеслав остановил коня, спрыгнул из седла, помог спешиться своей спутнице, и Александра смогла рассмотреть два крутых изгиба реки, старую сломанную березу, печально опустившую свои ветви к самой воде, редкие золотистые колосья, проросшие прямо среди густой травы, все еще по-летнему яркой и буйной. Стоял уже месяц вересень [2] Вересень — сентябрь. , и солнце уже не палило нещадно, скорее, согревало, лаская лицо и руки теплым дыханием ветерка. Голубое, точно лен, небо было тронуто малиновыми росчерками заката и казалось не по-взаправдашнему чистым и низким. Ни облачка, ни птицы не виднелось на его ровном покрове, и где-то вдалеке, за холмами и деревьями, оно сливалось с рекой, такой же голубой и кристально чистой.

— Хорошо как! — воскликнула княжна. Шепотом, словно боясь громким разговором нарушить эту величественную молчаливую красоту. Всеслав тем временем подвел коня к реке, позволил ему напиться, а потом зачерпнул пригоршню воды, бросил себе на лицо. Темные каштановые волосы над висками и высоким лбом его сразу закурчавились от влаги.

— Еще бы, — улыбнулся он. — Не тоскуй по дому, не навек ведь расстались. А здесь… Свыкнешься, еще и уезжать не захочешь.

Александра почувствовала, как губы предательски дрогнули, и невольно сцепила руки замком перед собою. Да, красиво… Но что может сравниться с родиной? С местами, где она родилась и выросла, где осталась ее большая и дружная семья, где она все знала, как свои пять пальцев?

— Свыкнусь, — эхом откликнулась девушка. — А ведь ты меня не любишь… Почто без любви в жены берешь? Или тебе и вправду только дружба с моим батюшкой надобна?

И тут же испугалась своих слов, прикусила губу, поняв, что сболтнула лишнего. Всеслав резко обернулся. Задумчивая, почти суровая тень промелькнула по лицу его. Он нахмурился, поглядев куда-то в сторону, но легко совладал с собою и снова стал спокоен. Подошел к Александре, одну руку положил ей на плечо, а другой — стянул белоснежный шелковый покров. Она запрокинула голову, посмотрела на него снизу вверх, сглатывая непрошеные слезы.

— Подслушала-таки?

Девушка испуганно сжалась, опустив взор, несколько раз кивнула и с трудом выдавила:

— Да…

— Нехорошо. Но… любопытно, знаю. Скажу тебе по чести: и это тоже, — спокойно промолвил Всеслав. — Но я бы все-таки не посмел, без любви-то. Ты сама мне глянулась, — голос его неожиданно потеплел, так, что у Александры вновь сердце дрогнуло. — Даже не думай, что не люба. И не бойся меня, слышишь? Я буду тебя беречь. И никогда не обижу.

— А нечистого метка как же? Из-за нее не отвернешься? — повторила девушка вопрос, когда-то заданный отцом.

— Пока мы в Господа Бога веруем, нечистый нам не страшен, — сказал князь спокойно и твердо. — Да и никакая это не отметина, а пятно родимое. Вот и у меня так же, погляди, — он снял очелье, вышитое алым узором, и девушка увидела, что левый висок его пересекает почти такое же неширокое белесое пятно.

Александра тихонько улыбнулась и опустила глаза. Всеслав обнял ее голову ладонями. Серебряные пуговицы на его рукавах неожиданным холодом коснулись разгоряченной кожи. Некоторое время они стояли так и молчали, и девушка снова почувствовала, как сердце рванулось и пропустило удар. Светло-серые глаза князя смотрели пристально, но в то же время тепло и ласково. Страха почти совсем более не было.

— Ну что, поедем?

— Поедем, — тихонько отозвалась княжна. Ей уже и самой было неловко за свой вопрос и даже стыдно: разве не добра желал ей отец, дав на сговор согласие? Да и, к тому же, правду молвил Всеслав: пока сильна и крепка вера в Господа, пока честны и искренни молитвы, о нечистом грех поминать и бояться его тоже ни к чему.

— Парча да бархат, серебро да злато, тафта да атлас, на одежку в самый раз!

— Жемчуга заморские, кольца, обручья, оплечья, браслеты!

— А вот кому каравай свежий…

Стёмка протиснулся сквозь плотно сомкнутые ряды киян, наступил кому-то на ногу, получил пару тычков под ребра, чуть не остался без одного ботинка и, наконец, выскользнул из толпы, помотал головой, словно вытряхивая шум изнутри и звон из ушей. Здесь, в посаде стольного Киева-града, на торговище, никогда не бывало тихо. В обыкновенные дни тут шумели с утра и до заката, летом торговали блестящими и звенящими цацками, платками и шалями, заморскими диковинками из Царьграда, сделанными руками ромеев, а зимой — мехами, шерстью, теплой тканой и вязаной одеждой, запасами — у кого что оставалось. Народ толпился вокруг рядов, все старались выбить себе местечко поудобнее да поприметнее, откуда получше видно вокруг.