Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Не знаю, каким образом Геза заметил это, стоя по-прежнему спиной к нам.

— Не он! — крикнул Геза. — Это не он, Кальманка. Тот, другой.

Кальманка с явной неохотой оставил меня в покое. Затем странной поступью, бочком, стал подбираться к Пиноккио, пригнувшись, как орангутанг, обученный отплясывать чардаш.

Пиноккио отпрянул назад. Он хотел что-то произнести, но помешанный уже тянулся к его горлу. Пиноккио оттолкнул его. Кальманка отшатнулся, но в следующее мгновение снова кинулся на него, дико тараща глаза и злобно рыча. Я попытался удержать его, но он без особых усилий отшвырнул меня. Не знаю, чем бы это кончилось, не крикни Пиноккио громко и истошно:

— Маэстро!

Этот вопль отчаяния возымел действие не столько на Гезу, сколько на безумного. Он злобно заскулил, забесновался, но не отважился подойти вплотную к Пиноккио. А Геза по-прежнему не двигался с места и продолжал возиться со своими кистями.

Пиноккио содрогался всем телом, закрыв лицо руками. Затем его пальцы судорожно сжались в кулак и он стал колотить себя по лбу. Но вот руки его бессильно повисли, он повернулся и шаткой походкой вышел из комнаты.

Скомканная нарукавная повязка осталась на полу.

Когда дверь в передней хлопнула, Геза наконец обернулся:

— Выйди, Кальманка!

Я всматривался в лицо Гезы — на нем не было ни малейшего признака волнения. Словно ничего не произошло. В комнате воцарилась тишина.

Мне стало не по себе, и я упрекнул Гезу:

— Зачем ты так поступил с Пиноккио? — Геза недоуменно взглянул на меня, но промолчал. — С Фери Фодором якшаешься, вступаешь в разговор, а его гонишь! Но еще вопрос, кто из них более достойный! — Меня буквально трясло, я с трудом выдавливал слова. Он не мог не заметить в моем голосе еле сдерживаемую ярость, затаенную ненависть и смерил меня холодным взглядом.

— Я и с тобой вступаю в разговор… Якшаюсь, если угодно.

Его слова прозвучали, как хлесткий удар бича.

— Значит, между Фодором и мной ты ставишь знак равенства?.. Да?

— А что, может, лучше выгнать тебя?.. — И он саркастически рассмеялся. — Обратись за советом, тогда выгоню. — Я направился к двери, но он вдруг всем корпусом преградил мне путь. Лица наши почти соприкасались, я ощущал его горячее дыхание. Он уже не иронизировал, а кипел от негодования. — И ты еще осмеливаешься призывать меня к ответу? Кого ты берешь под защиту? Никого. Ортодоксальной верой прикрываешь свой оппортунизм. Духовную проституцию. Вот что ты отстаиваешь. Власть тебя тоже сделала бесхребетным. Ты разбазарил свои убеждения. И теперь скулишь. Хнычешь. Спасибо еще, что не даешь мне пощечину!

Я хотел отстранить его и уйти, но в эту минуту в передней раздался звонок. Геза застыл в оцепенении, как фигура в кадре внезапно остановленной кинопленки. Затем, когда оцепенение прошло, он схватил меня за руку и своим обычным тоном стал настоятельно упрашивать:

— Не уходи, Бела, побудь еще! Все это сущий вздор… Ведь надо же нам наконец поговорить по душам!

Я обмяк, у меня не хватало сил ни возразить, ни вырваться из его цепких рук. А откровенно говоря, просто не хотелось. Такова была правда. Мне не хотелось уходить вот так. Меня удержали отнюдь не уговоры Гезы, а неожиданно проснувшееся сознание или, возможно, инстинкт, что мой уход означал бы отступление. Идти же на попятную мне уже нельзя было, ибо тогда наступил бы всему конец.

В комнату вошла Шари в сопровождении почетного эскорта в лице Кальманки.

— Борьбу затеяли? — На ее лице было написано явное удивление. Геза все еще цепко держал меня за руки. — Ну что ж, это совсем неплохо, хорошее успокаивающее средство.

Говорила она непринужденно и была прямо-таки обворожительна. Поверх пальто на ней был надет синий дождевик с капюшоном. В минувшее лето массу таких непромокаемых плащей привезли из Вены пассажиры пресловутого туристского парохода с «деятелями искусств». Синий плащ очень шел ей. Края капюшона, несколько откинутого назад, красиво обрамляли пленительно-прекрасные, правильные черты ее лица. Очевидно, она и сама знала это, потому что плащ она так и не сняла, даже капюшон с головы не сбросила. Хотя, впрочем, держалась так, словно только что вернулась к себе домой с обычными каждодневными покупками. Вокруг Шари — словно ее одежда вобрала в себя жадные взоры мужчин, с вожделением уставившихся на нее, — сразу образовалось притягательное магнитное поле.

— Может, сваришь мне чашечку кофе? — Она с заискивающей улыбкой, умоляюще посмотрела на Гезу. Даже руки сложила молитвенно: мол, прошу! Умоляю тебя! — Крепкого кофе, Гезочка! Ух, Бела! — обратилась она тут же ко мне. — Ну и безобразие же устроили вчера там, перед зданием парламента! Вы были там, когда началась пальба?

— Да, был.

— Кто начал стрельбу? Говорят, авоши притаились на крыше министерства сельского хозяйства. И будто русские ответили на стрельбу орудийным огнем из танков. Верно это? — Разговаривая, она присела, при этом юбка задралась у нее немного выше колен, но она тут же, как бы застеснявшись, одернула ее. Однако этот стыдливый жест содержал в себе самое вопиющее бесстыдство. Меня так и подмывало надавать ей пощечин. Несмотря на то что в эту минуту я невольно почувствовал в ней свою союзницу. Даже ее.

Геза стоял бледный.

— Нет, — сказал он мрачно. — У меня нет кофе. Весь вышел.

— Ах, как жаль! Так хочется! — Заметив бутылку с коньяком, она сказала: — Говорят, ты много пьешь. Не пей, Гезочка. Ты же знаешь, тебе вредно. — Она по-матерински тревожилась о нем. — У тебя действительно нет кофе? Совсем, нисколечко нет?

— Нет.

Кальманка, стоявший до сих пор молча, глядя то на Шари, то на Гезу, заскулил:

— Не пойду… он сам сказал… не пойду…

— Ладно, Кальманка, — успокоила его Шари, погладив по щеке. — А теперь выйди, пожалуйста.

Идиот, повизгивая, попятился назад. Увернулся от ее ласки, но из комнаты не вышел.

— Много покойников… Много будем хоронить…

— Выйти на минутку, — внушительно сказал ему Геза.

Кальманка тотчас присмирел и вышел.

— Ты умеешь с ним обращаться, — похвалила Шари. — Способность внушать у тебя заметно развилась. Впрочем, ты всегда обладал ею. — Она обвела глазами мастерскую. — Много работаешь? Говорят, за последнее время ты создал замечательные вещи.

Геза ничего не ответил, стоял мрачный, холодный.

Шари притворилась, будто не замечает, что он холоден и словно бы отвергает ее. Отвергает? Скорее, судорожно сопротивляется. У меня создалось впечатление, что Шари наслаждается происходящей в нем борьбой. Вот почему она делала вид, будто ничего не замечает. Вообще она умела кое-что не замечать. И это не была манерность. Она держалась непринужденно, естественно. Например, о том, что я недолюбливаю ее, она знала с нашей первой встречи, но делала вид, будто не замечает моей неприязни. Характер наших отношений определяла она сама.