Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Соответствует это действительности или нет, неизвестно, но одно несомненно: тучность обоих супругов внушала прямо-таки благоговейное уважение жителям всей округи. Не очень-то много находилось смельчаков, отваживавшихся потешаться над супругами, а если кто и осмеливался подтрунивать или шепотом рассказывать о них какой-либо скабрезный анекдот, то воспринималось это всеми, скорее, как желание скрыть за кажущейся кощунственностью слов неподдельную любовь и благоговейное почитание, которыми удостаивают лишь небожителей.

Пожалуй, не было ни одного званого вечера или обеда, на которые бы их не пригласили. На это у них было какое-то само собой разумеющееся, можно сказать, естественное право.

— Не так бы надлежало справлять именины, — еще раз ворчливо повторил господин Геза и раздраженно вытер салфеткой пот со лба.

— А как, дорогой Геза?

— В два захода, братец. В январе и в октябре, ведь у тебя два имени — Петер и Пал. В этакую несносную жару и не поешь вволю. Где уж тут брюшко нагулять! Того гляди, убавишь в весе. В январе самое время закатить славный пир, свинку заколоть по такому случаю. — Повеселев, он прищелкнул языком. — А в октябре опять же не грех заколоть парочку кабанчиков да и уток еще прибавить. Что ты на это скажешь? Иль тебя завидки берут, глядя на наш отменный аппетит?

— Что ты, дорогой Геза! — рассмеялся Вардаи. — Я ничуть не завидую, наоборот — не нарадуюсь, глядя, как вы уплетаете за обе щеки.

— Ну, а раз так, подвинь-ка сюда это блюдо, а потом подай еще вон то. Так и быть, попотею, сброшу пару килограммчиков. Матушка, не щади и ты себя. Будь послушной женой, поддержи своего благоверного. Не пожалеем живота своего во имя заветной цели. Разорим этого скрягу Вардаи.

— Разорить, может, и не разорим, но запасы опустошим, раз хозяин так гостеприимен! — воскликнул Пишта Жиди.

— Позвать дворецкого! — крикнул Вардаи. — Пусть распорядится, чтоб утром подали коляску. Махнем в Сегед, к еврею, занять денег под проценты.

— Держи карман шире! Так он тебе и даст!

— Не даст? Заливные луга продам. Надо же дядюшку Гезу накормить вволю.

То тут, то там раздавался сдержанный смех, и понемногу тяжелая атмосфера сменилась оживлением, все пришло в движение, подобно тому как закипает вода, если в нее бросить известь. Гости будто очнулись от колдовских чар, почувствовали себя свободнее, завязался разговор. Слышнее раздавался звон ножей и вилок, до этого будто обернутых ватой. Под звон бокалов произнесли тост в честь хозяина дома, пожелав ему прожить еще по меньшей мере сто лет. Вслед за тостом на дворе под открытым окном раздался туш.

— Цыгане! Вот это музыканты! — дружно зашумели гости. — Откуда они взялись?

— Штейнер прислал из Сегеда. Коли уж разоряться, так с музыкой. Не иначе ростовщик проведал о посягательствах нашего разлюбезного Гезы, — хохотал хозяин, будто его щекотали под мышками.

— Разоряться, так с музыкой, говоришь? — зычно затрубил Петер Балла и мотнул при этом головой, словно норовил поддеть своими торчащими кверху черными усиками вместительную гостиную. — Пишта Жиди может дать на этот счет немало полезных советов, у него есть чему поучиться…

— Спасибо, дорогой, за столь лестный отзыв. Удружил ты мне, удружил. Но долг, как говорится, платежом красен. Так вот, слышал я, будто граф опять приедет на лето в свое имение, и если ему захочется найти кого-нибудь, кто хорошо знаком с его родословной и мог бы со знанием дела установить родственные узы, то ты…

Всем было известно, что дед Петера Баллы служил приказчиком у графа Вайнштейна. А внук приказчика, Петер Балла, унаследовал прекрасные угодья в сто пятьдесят хольдов [5] Хольд — венгерская мера площади, равная 0,57 га. . Расширяя свои владения, Петер Балла приобрел несколько отличных участков, большую часть которых составили земли Пишты Жиди. Несмотря на молодость, Петер Балла имел солидную внешность и отличался чисто мужицкой, ненасытной жаждой накопительства. Жизненный уклад Баллы сложился совсем иначе, чем у других господ, его соседей, и тем не менее Балла чем-то походил на них. Громко хохоча, они рассказывали друг другу, что Петер Балла, будучи в кураже, швыряет об стену дешевые стаканы, специально купленные для этой цели. То обстоятельство, что дед его был из приказчиков, доставляло Петеру Балле немало огорчений. К каким только он не прибегал ухищрениям, стремясь доискаться родства со знатными фамилиями и украсить свои владения пышным родовым гербом…

Казалось, стоит ему просто потрясти огромным кулаком, и все преграды, стоящие на его пути, будут сметены. Ему хотелось вырваться из здешних мест и обрести себе привольную, счастливую жизнь в других краях. Нередко им овладевало страстное желание и в самом деле пустить в ход кулаки, треснуть по черепу кого-нибудь из тех, кто высмеивал его, Петера Баллу. Но на столь дерзкую выходку он так и не смог отважиться. Достаточно было одернуть его, обронить с ехидной улыбкой насмешливое замечание, что зачастую делалось без злого умысла, как он сразу становился беспомощным и обмякшим, как проколотый мяч.

Вот и сейчас он сидел молча, словно пристыженное дитя, которому надавали оплеух. Он покраснел до корней своих черных волос и пытался улыбнуться. Кончики его лихо закрученных усиков подрагивали, как при землетрясении стрелка сейсмографа, словно сигнализируя о бурливших в его душе страстях. На какое-то мгновение гости почувствовали себя очень неловко. Кое-кто из них принужденно засмеялся. Жужа Вардаи, сидевшая рядом с Жиди, одернула его:

— Перестаньте, Пишта, ведите себя пристойно!

Однако ее замечание лишь усугубило неловкость, и обстановка стала еще более напряженной.

— Пировать так пировать, пусть хоть в трубу вылетим! — с наигранной веселостью воскликнул Вардаи, пытаясь разрядить обстановку. — Ешь, пей, дорогой брат Геза! Уж лучше тебе изничтожить весь мой скот, всю мою живность, чем пропадать ей от мора. Ешьте на здоровье, пируйте хоть целую неделю! Ничегошеньки не оставляйте на поживу этой напасти! А вы чего торчите под окном? Заходите! Терпеть не могу, когда ко мне в окна заглядывают! — крикнул он цыганам.

Слова хозяина дома были восприняты как сигнал, и гости разом заговорили о том, что весь вечер теснило им грудь. Как-то сами собой полились слова, фразы многоголосым роем кружили над головами. Они словно ворвались сюда снаружи, как свежий воздух.

— Нынче у меня на полях ничего не уродилось. Пшеница до того скудна, что и косить-то нечего.

— Придется стадо пустить на потраву, и вся недолга. По крайней мере не так скоро передохнет…

— У меня скотина тоже днюет и ночует на ниве…

— А у меня уже все посевы потравлены, — куражась, воскликнул Пишта Жиди. — Скотина поля начисто вылизала, даже языки поистерла.