Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

С соседнего тока вывели лошадей и пустили пастись на луг. Работники вместе с хозяином вилами сгребали солому в кучу, укладывали ее в ометы, а затем наполняли мешки чистым зерном. Со скирд сбрасывали снопы, их подхватывали на лету, расстилали на току.

Ветер подымал пыль от соломы, похожую на мелко истертое в порошок золото, она блестела в косых лучах заходящего солнца. Усталость сделала всех молчаливыми. Люди были измучены изнурительным трудом и недосыпанием.

Вдалеке, на сжатом поле, паслась стая гусей. Взмахивая крыльями, гуси хотели было оторваться от земли, но их грузные тела тут же плюхались на жнивье. Большие распластанные крылья отливали на солнце белизной. Гуси щипали друг друга и неистово гоготали, и это гоготание скорее походило на прощальные крики их диких сородичей. А вон там подросток-свинопас, чертыхаясь и чуть не плача с досады, гонялся за свиньями, которые то и дело забирались в кукурузное поле. Вот одна из них, ухватив увесистый початок, стремглав мчится прочь, спасаясь от хлесткого бича, и, остановившись неподалеку, хрюкая, поглядывает на мальчишку-свинопаса, который в бессильной ярости носится по полю.

«Скоро ли наконец настанет вечер?» — в который уже раз спрашивал себя Пишта. Он решил отпроситься у хозяина и наведаться в село, оттого ждет не дождется конца работы.

После той памятной встречи, когда случай свел его с Маришкой ночью на дороге, у него осталось такое ощущение, будто они расстались навсегда. Их прощальный поцелуй как бы венчал расставание.

Однако время шло, и Пиштой все сильнее овладевала тоска, неодолимое желание встретиться с Маришкой еще хоть раз, самый последний. Высказать ей все, иначе он никогда не обретет душевного покоя. А Розке он потом во всем признается. Ведь Розке тоже будет лучше, если он станет веселей и приветливей.

Возвращаясь субботними вечерами в село, Пишта лелеял затаенную надежду опять встретиться с Маришкой на дороге. С хутора он старался уйти не вместе со всеми работниками, а один. Но и дальше уповать на слепой случай он не захотел, не хватило терпения. Не зря же он целых четыре зимы учился грамоте у господина Калмара. Пишта написал Маришке записку и послал с мальчишкой-свинопасом Йожкой, строго-настрого наказав передать ее лично Маришке, да так, чтобы никто не видел.

В записке Пишта сообщал Маришке, что будет ждать ее нынче вечером возле их хутора, в акациевой аллее.

Послав записку, Пишта тут же раскаялся. Не следовало бы поступать так опрометчиво. Да и вообще, что ему надо от Маришки? Ведь он даже и мысли не допускал расстаться с Розкой. Он любит ее! Любит! Розка славная девушка и предана ему. Собственно, что он так разволновался, Маришка все равно не придет на свидание. Ну конечно же. Да он и сам не пойдет. О каком свидании может быть речь?

Но с самого утра Пишта ждал наступления вечера. А вечером снова стал уверять себя, что незачем ему идти на это свидание.

— Кто ж откажет жениху, ступай, пожалуй! — сказал, улыбаясь, хозяин, когда Пишта стал у него отпрашиваться на ночь. А Пишта подумал: какая уж тут невеста, не к невесте его тянет…

И вот он шагает по пыльному проселку, который ведет на хутор старосты. Раз уж послал Маришке записку, нельзя не прийти, скверно это было бы… Как же это у них все получится? Ну вот, Маришка пришла на свидание. Он, Пишта, подходит к ней и говорит: отныне между ними все кончено. Сказав это, круто повернется и зашагает в село. Так, что ли?

Пишта шагает быстро, боится опоздать. Не дай бог, Маришка, не дождавшись, уйдет. Вокруг темень, такие непроглядные ночи часто выдаются в осеннюю пору. Луны нет, только падающие звезды, вдруг прочертив светящуюся дугу, озаряют землю тусклым голубоватым светом.

Пишта прижался к обочине, опасаясь, как бы его кто-нибудь не узнал, будто это было возможно в такой кромешной тьме. На пути ему пока никто не встретился, если не считать телеги, запряженной волами. Неуклюжие животные, сопя, тащили груженую скрипучую телегу. В темноте казалось, будто волы не двигались, а мерно покачивая большими лобастыми головами, лениво топтались на одном месте. Возницы не было видно — наверное, распластавшись на мешках или снопах, он спал беспробудным сном. А вокруг так тихо, будто нигде и никто на всем белом свете не бодрствует и мир, предоставленный самому себе, движется, куда ему заблагорассудится.

Подойдя к хутору старосты, Пишта спустился в придорожную канаву. Ему послышалось, будто над его головой шелестят акации, хотя с заходом солнца ветер совсем утих. И только тут он невольно спросил себя: откуда ему было известно, что в этом месте вдоль проселка тянется аллея? Он ведь здесь не бывал.

Пишта стоял в канаве, с нетерпением ожидая Маришку, хотя и не был уверен, что она придет.

Томительное ожидание тянулось бесконечно долго. А Маришка все не появлялась. Ну конечно, она не придет. Вот он досчитает до пятидесяти и уйдет. Он старался считать все медленнее и медленнее, едва шевеля губами. Затем прибавил еще двадцать и, наконец, для круглого счета решил досчитать до ста. Пусть будет сто, и тогда он уйдет!.. Досчитав до девяноста, он сбился со счета и, дав себе поблажку, принялся снова отсчитывать от восьмидесяти. «Сто», — мысленно произнес он, и это слово долго гудело у него в ушах, как лопнувшая струна. Дальше считать он не стал, но и с места не сдвинулся. Господи, чего же он ждет? Где-то в глубине души он даже хотел, чтобы она не пришла. Да-да, хотел. Но, несмотря ни на что, продолжал стоять, вслушиваясь в вечернюю тишину. Сердце гулко стучало.

Так же гулко отдавались в тишине чьи-то шаги.

Это шла Маришка, в темноте белела ее одежда.

— Ну вот я и пришла, — тихонько сказала Маришка, и в следующее мгновение она уже стояла на дне канавы перед Пиштой. Ее лица не было видно, но в голосе чувствовались растерянность и волнение. — Пишта, я пришла к тебе сказать… не посылай мне больше записок. Не дай бог, если бы она попала в руки мужа. Подумай, что было бы… Прощай!

— Маришка! Погоди, побудь немного! Я хотел поговорить с тобой!

Он произнес эти слова с мольбой, и Маришка, уже собравшаяся было уйти, заколебалась.

— Нельзя мне дольше оставаться. Муж на гумне. Того гляди, на хутор явится. А еще…

— Выслушай меня, Маришка! — Он приблизился к ней вплотную и… уже не в силах был произнести ни слова. Безмолвная тишина и кромешная тьма, должно быть, досказали ей то, чего не смог сказать он. Срывающимся от слез голосом Маришка проговорила:

— Господи! Неужто этому не будет конца? И зачем ты только терзаешь мою душу, Пишта?

— Разве я сам не терзаюсь?

— Все ведь это зря. Ничего уж не вернуть!

— Скажи хоть мне, нашла ты свое счастье?

— Не томи душу…

— И тебе не жалко меня? Разлюбила?