Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Видать, колдовские чары удерживают колокол…

— Нет, это уже не чары. Колдовская сила вся вышла…

— А коли так, что ж тогда не пускает?

— К нему приставлен дух-стражник, он и не пускает. Становится поперек всякому, кто не имеет прав на колокол.

— То-то и оно, что граф не имеет на него прав.

— Нисколечко не имеет. Ясно как божий день.

Помолчав с минуту, принялись за мирского старшину: кто, как не он, во всем повинен.

— Ох и паршивец этот Анти Хедеши! Только и знает, что языком чесать. Ему власть дадена, ему правды насчет пустоши и доискиваться.

— Да не хочет он, не хочет!

— А почему не хочет? Вроде бы ему и нам от этого только одна польза? Тут что-то нечисто.

— Он что так, что этак в накладе не останется.

— Это уж точно, своего не упустит. Такое не-раз случалось, известное дело.

— А я вот что вам скажу, мужики: нечего тут ждать. Наша пустошь — и все тут. Возьмем и будем владеть.

— Ишь ты, владеть! У барина силы да власти поболе нашего. Он нас и близко не подпустит к тем местам.

— То, что давеча стряслось у колодца, нам на руку, про нашу правоту говорит.

— Так что с того? — вставил Анти Кесера. — Ну свалился колокол на дно! Поди докажи, отчего он свалился. Мы будем свое говорить, а барин свое. Пора бы в суд обратиться всем миром. Пусть нас выслушает да по совести и справедливости рассудит нашу тяжбу с барином. Пусть заставит его поступить по закону. Верно я говорю, Пишта?

Так уж получилось, что, пускаясь в рассуждения, батраки и поденщики, по сути, обращались все время к Пиште. Уши ему прожужжали: ни дать ни взять — шмели. И вот с последним вопросом старик прямо к нему обратился, уж и никак от этого нельзя было отмахнуться.

Да Пишта и не собирался отмахиваться. Эта необыкновенная ночь, нежданно-негаданно даровавшая ему блаженство, всколыхнула его душу.

— Придет наш час, дядюшка Анти! Дай только срок! Недолго нам сидеть сложа руки! Недолго ждать!..

В голосе Пишты звучала убежденность, уверенность. Мужики, слушавшие его, поверили в них. Движения рук, управлявшихся с вилами, время от времени замедлялись, и мечтательные взгляды устремлялись в звездное небо. Мужики следили за падающими в бездну вселенной звездами, пытаясь угадать — счастливое это предзнаменование или грозное предостережение?

«Придет наш час… Недолго нам сидеть сложа руки!» — ободряющие слова Пишты снова и снова эхом отдавались в их сердцах. И все вокруг: гумно, усадьба, степные хутора, далекое село — вся равнина чутко прислушивалась к этим вещим словам. Внимая им, в Харангошской пустоши со дна колодца снова забила фонтаном родниковая вода, чтобы уберечь исконное достояние тех, чей час грядет. Разве не самое село глаголет истину устами Бако? Испокон веков стоит оно на берегу Тисы, примостившись на прибрежном косогоре, и, как сказочная наседка, высиживает птенцов, торжествуя над самой смертью и вновь и вновь приумножая свой выводок. И не так уж важно, какие страсти, кипевшие в душе молодого батрака, всколыхнули в нем недюжинную силу и уверенность в своей правоте, побудили сказать веское слово. В эту минуту мужикам было не до того, чтобы предаваться всяким там размышлениям и душевным переживаниям. Сейчас взоры всех были устремлены на сиявшую в бездонной вышине самую яркую звезду. Она светилась чисто, как глаза невинного младенца, и трепетно. Все, кто в эту страдную пору неустанно трудился, добывая хлеб насущный, с надеждой и упованием взирали на путеводную звезду.

На току, борясь со сном, запел мальчишка-погонщик:

Парень слышал эту песню от отца, а возможно, еще от деда…

Почти каждый вечер Пишта, едва представлялась такая возможность, на ночь уходил с хутора. На первых порах он объяснял, что хочет наведаться домой, а потом перестал. Хозяин его не расспрашивал. Скорее всего, догадывался, куда по ночам ходит его работник, и рассудил: пусть его поколобродит, дело молодое.

Сам Пишта жил все это время как в полусне, не утруждая себя размышлениями. Светлое время суток вроде бы существовало только для того, чтобы смениться темнотой. А долгожданные сумерки день ото дня наступали все раньше и раньше, как бы благоприятствуя ему. День мало занимал парня. Он даже глаз не поднимал, чтобы взглянуть на окружающее при ясном свете солнца. В работе он находил спасительное убежище. Скорей бы вечер… Маришка…

Иной раз он напрасно ждал ее в придорожной канаве, схороненной ветвями акации. Но вот наступал следующий вечер, и она приходила. О, это долгожданное счастье! Награда за долгие годы мучительного ожидания.

Домой, в село, он перестал ходить даже по субботам. Чистое белье на хутор ему приносил Анти Кесера. Старик доставлял и кое-что другое: записки от Розки, в которых была тоска и недоумение. Пишта отбрасывал их с болью в сердце…

Потом свиданья прекратились. На хуторе Бенкё закончили обмолот, все перебрались в село. На хуторе Салаи, кроме старшего батрака, тоже никого не осталось. Короткие дни и длинные вечера теперь уже не радовали Пишту. Время тянулось однообразно и томительно. А прощальные крики гусиных стай нагоняли на парня безысходную тоску. Опять он один, как всегда, один…

Ему стало невмочь. На гумне, правда, еще оставалась необмолоченная скирда пшеницы, но Пишта сказал хозяину, что дома его ждут неотложные дела. Пусть кто-нибудь вместо него закончит. Довольно он наработался, больше других.

Домашние встретили Пишту так же, как и зимой, когда он неожиданно вернулся после многолетних скитаний. Пожалуй, даже более отчужденно. Отец с матерью старались молча обойти его, словно не замечали. Ему казалось, даже младший брат, десятилетний Ферко, и тот поглядывает на него с немым укором. Но сейчас это мало тревожило Пишту. Он воспринимал их отчужденность, как человек, уверенный, что если и лишится домашнего очага, то горевать ему не придется, есть у него пристанище, есть уютное гнездышко в другом месте…

Но вот о Розке он не мог думать спокойно. Угрызения совести терзали его, как ни старался он от них избавиться. Мысли о Розке не оставляли Пишту, они роились в голове, неотступно преследуя его, как остервенелые осы. Хуже, чем осы. От них нельзя было укрыться. Они гонялись за ним повсюду и настигали даже во сне…

Однажды утром Пишта встал с твердым намерением навестить вечером Шебёков. «Нет, не вечером, — тут же передумал он. — Вечер — это совсем не то, это не ясный день. — Он особенно отчетливо осознал разницу между ними в те августовские вечера… — Нет, я отправлюсь к Розке не вечером, а ясным днем. Сейчас».