Карлос Рохас - Долина павших

Для художественного воплощения этой темы Рохас в 70-х годах разрабатывает особую повествовательную структуру, можно назвать ее исторической фантастикой. В основе книги — всегда какое-то фантастическое допущение, вымысел, мимикрирующий под документированную правду. Президент Испанской Республики Мануэль Асанья, умирая в изгнании в Андорре, в полубредовом внутреннем монологе вспоминает годы президентства, события войны, пытается понять причины поражения Республики… («Асанья», 1973). Гитлер, сумевший скрыться из бункера после инсценировки самоубийства, десятилетиями прячущийся на заброшенной мельнице в Испанских Пиренеях, ведет долгий словесный поединок с разыскавшим его молодым мстителем, сегодняшним европейцем-интеллигентом, оказывающимся, однако, бессильным в схватке с фашистской демагогией и «волей к власти», которой одержим агонизирующий от дряхлости фюрер… («Мой фюрер, мой фюрер!», 1975). Федерико Гарсиа Лорка в загробном мире, напоминающем более всего кинозал, созерцает свою жизнь как прокручиваемую снова и снова киноленту… («Хитроумный идальго и поэт Федерико Гарсиа Лорка восходит в ад», 1979). В сумасшедшем доме под названием «Сон разума» встречаются не то призраки, не то безумцы, воображающие себя призраками Фернандо VII, Декарта, Марселя Пруста, Гаврило Принципа, и ведут беседы об истории, искусстве, судьбах Европы и мира… («Сон о Сараево», 1982). При этом Рохас тщательно подготавливает своего рода «ловушки» для памяти читателя, рассыпая детали, связывающие все эти романы в некое целое, в единый «текст». Так, в первой главе «Долины павших» Сандро узнает о двух трупах, найденных жандармами вблизи полуразвалившейся мельницы: дряхлого старика и юноши с медальоном на шее. Тела не опознаны, и в «Долине павших» больше ничего об этом странном происшествии не говорится. Разгадка случившегося — в романе «Мой фюрер, мой фюрер!». А читая роман «Сон о Сараево», по некоторым приметам пейзажа догадываешься, что приют «Сон Разума» выстроен в тех же горных местах, где Сандро работал над книгой о Гойе. Сандро Васари появляется и в других романах, всегда выступая как следопыт в чаще истории, как биограф художников и мыслителей. На его роль в повествовании указывает уже данная ему фамилия: ведь недаром Сандро представляется как прямой потомок Джорджо Вазари, итальянского архитектора и живописца, прославившегося своими «Жизнеописаниями наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» (1550), доказывавшими, что жизнь художника может быть предметом и увлекательного повествования и морального поучения.

В заключении «Сна о Сараево» Сандро Васари прямо обращается к читателю, разъясняя свои отношения с персонажем, обозначенным инициалом Р.: «Я его alter ego…» Р. — это, разумеется, сам Карлос Рохас, автор-персонаж (что не редко в современном романе). Сандро Васари переданы некоторые черты реальной биографии Рохаса (длительное пребывание в Америке), его интеллектуальные интересы. Вместе с тем Васари и отделен от Рохаса-автора, проходит свой путь эмоциональных и духовных испытаний.

Конечно, можно задаться вопросом: а зачем понадобилось посвящать читателя в эти непростые взаимоотношения автора и персонажа? Почему естественное для любого романа разделение функций между автором и героем здесь на глазах у читателя превращается в болезненно осознаваемую героем зависимость?

Тема жизни как чьего-то вымысла, жизни-сна, жизни — театрального действа — тема традиционная, глубоко укорененная в испанском искусстве. Во второй части «Дон Кихота» происходит уникальное в истории литературы событие: персонаж узнает, что о нем написана книга, и обсуждает эту книгу с другими персонажами! В XX веке в подобные, весьма запутанные отношения со своими героями вступал Мигель де Унамуно. Протагонист романа «Туман» Аугусто Перес отправлялся в Саламанку, встречался с Унамуно и дерзко заявлял ему, что бунтует против его авторской воли и требует для себя полнокровного самостоятельного бытия, а не фиктивного существования в качестве выдуманного персонажа — совсем как Марина и Сандро в конце «Долины павших». Очевидно, писателю, размышляющему над сутью национального характера, над загадками национальной истории, нужна была такая опора на литературную традицию. Думать об Испании на языке испанского искусства — это ведь и есть художественная задача «Долины павших».

Романы Рохаса, безусловно, относятся к той категории литературных произведений, которую критики — одни со знаком плюс, другие со знаком минус — именуют интеллектуальной. Есть сейчас такой термин — «ноосфера» (по аналогии с биосферой), то есть сфера знания, культуры, духовной продукции человечества. Действие всех книг Рохаса развертывается в ноосфере — это романы сознания, драмы ищущего ума. Без плотной сетки историко-культурных фактов, ассоциаций, реминисценций тут не обойдешься. Перегружен ими и роман «Долина павших». В сознании Сандро то и дело всплывают строки из Данте, Верлена, Рембо, Унамуно, Мачадо, Гарсии Лорки, названия философских трактатов, картин, романов, поэм. Кроме того, нередко среди персонажей мелькают реальные личности: Сандро то обедает с видным испанским прозаиком Андресом Бошем, то беседует с известным историком-испанистом Раймондом Карром.

В «Сне о Сараево» Карлос Рохас обозначает цель своего романного творчества как «тяжбу с историей». Действительно, это тяжба, расследование, своего рода судебное рассмотрение. Все фантастические предположения, сближения и смешения эпох, якобы подслушанные монологи, несуществующие дневники, несостоявшиеся встречи исторических лиц нужны автору для того, чтобы доступными художнику средствами заставить историю самораскрыться, заставить настоящее и прошлое объяснять друг друга. Задача чрезвычайно сложная, и не всегда она поддается романисту. Рохас и сам это понимает. Никакой критик не мог бы строже и беспристрастнее оценить произведение, чем это сделал автор в эпилоге романа «Мой фюрер, мой фюрер!». Писатель признает, что, не учитывая экономические факторы, нельзя понять исторический процесс. Сводя социальные катаклизмы к загадкам индивидуальной психологии (а именно это происходит в романе «Мой фюрер, мой фюрер!», где навязанная миру гитлеризмом трагедия объясняется чудовищной извращенностью личности Гитлера), рискуешь, по словам Рохаса, написать «всего-навсего романчик в стиле политической фантастики на потребу обществу потребления».

«Долина павших» (1978) — пожалуй, один из самых удачных романов Рохаса. Здесь соблюден исторический такт: романист остается в сфере доступных ему проблем социальной психологии и культуры, не упрощает истории, ибо говорит не столько о глубинных причинах эпохальных событий: кризиса испанской монархии в конце XVIII в., антинаполеоновской войны, первых буржуазных революций в Испании XIX в., гражданской войны 1936–1939 гг., установления и крушения через тридцать шесть лет франкистской диктатуры, — сколько о нравственных последствиях этих событий и их восприятии испанской художественной культурой. Избранные романистом персонажи соразмерны проблематике романа. Да и сюжетный ход, позволяющий осуществить «стыковку» прошлого и настоящего, вполне правдоподобен и психологически убедителен. Писатель пишет биографию великого художника — естественно, что, беспрестанно обдумывая собранные им из разных источников факты, он так вживается в материал, что чувствует нечто вроде перевоплощения — без этого, наверное, никакой книги не напишешь. Сандро замыслил биографию Гойи, одновременно и научную и романизированную. Сейчас таким сочинениям несть числа: в 1980 г., например, вышел и имел большой читательский успех роман Антонио Ларреты «Они взлетели». Там Гойя и Годой в изгнании объединяются, чтобы расследовать давнишнюю загадку скоропостижной смерти герцогини Альбы: в отравлении они подозревают короля Фернандо, а выясняется, что отравительницей была ревнивая и несчастная жена Годоя герцогиня Чинчон. Все это, разумеется, самый невероятный вымысел, хотя в романе есть сцены, основанные на письмах Гойи, мемуарах Годоя и других документах эпохи. Рохас и его «alter ego» Сандро Васари обращаются с фактами уважительнее: Сандро сочиняет не поступки, но реакции, отношения, разговоры исторических лиц, он пытается вообразить эпизоды, о которых нет точных свидетельств, но которые вполне вероятны в контексте того, что мы знаем из воспоминаний, писем, да и по картинам Гойи. Так, нет документированных свидетельств беседы Гойи с королем Фернандо VII во время кратковременной поездки Гойи на родину из Бордо за два года до смерти. В этот воображаемый разговор вкраплено множество достоверных фактов: отношения Фернандо и его родителей, короля Карла IV и королевы Марии Луисы, ненависть Фернандо к Годою, поведение Гойи во время царствования короля Хосе (Жозефа Бонапарта), зверская расправа Фернандо с партизанским вожаком Эмпесинадо. Ощутима и до сих пор заставляющая историков ломать себе голову над ее объяснением, почтительная симпатия Фернандо, самого вероломного среди испанских монархов, к Гойе. Но, конечно, вся эмоциональная тональность разговора, все исповедальные признания Гойи «домыслены» биографом.