Аполлон Еропкин - Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 [litres]

Пока я доехал до Крыма, пока наш поезд задержан был на станции Александровск по распоряжению какого-то самостийного революционера, а немецкие власти, к великому моему изумлению, подчинялись этому распоряжению – настолько быстро шло разложение в немецких войсках – правительство генерала Сулькевича уже пало, и сам Сулькевич скрылся.

Приехали мы в Симферополь поздно ночью. Тщетно искали мы пристанища в какой-нибудь гостинице, все было переполнено. Целой группой бесприютных путешественников с женщинами и детьми скитались мы на долгуше по городу среди глухой ночи, освещенной холодным лунным светом. Наконец нас впустили в какую-то греческую кофейную, где мы и просидели всю ночь.

Утром мы прочитали в газетах о новом крымском правительстве с С. С. Крымом [339]во главе и Н. Н. Богдановым [340]в качестве министра внутренних дел. Это последнее назначение значительно упрощало мою задачу в Крыму, и я поспешил видеть Богданова. Он принял меня прямо по-родственному; с семьей Богдановых мы всегда были очень близки, и родная сестра Богданова Зоя воспитывалась даже у нас в доме в Кораблине. Очевидно, он забыл все наши партийные розни в Рязани по выборам в Государственную думу и этим доказал свой ум и доброе сердце. По поводу данного мне поручения он направил меня в губернскую земскую управу к председателю князю Оболенскому [341]и государственному контролеру Бобровскому [342].

Дело оказалось очень несложно, ибо всех украинских беженцев осталось в Крыму десятка два семей, и забота о них возложена была на земство.

Согласно словесному указанию директора департамента задачей моей командировки, помимо статистического обследования положения беженцев в Крыму, являлось, при посредстве начальника края генерала Сулькевича, всемерное задержание беженцев в Крыму, пока схлынет волна потока военнопленных из Австрии, захвативших на Украине все дороги, все вагоны, все переселенческие бараки и питательные пункты. Наиболее нуждающимся из беженцев мне рекомендовано было выделять небольшие пособия в 5–10 рублей.

Из дел Таврической губернской земской управы мною было выяснено, что количество украинских беженцев в Крыму невелико и что положение их обозначено заботами губернского земства по известному плану и сметам, так что всякие дополнительные подачки с моей стороны были бы излишни и вносили бы лишь рознь и зависть в среду беженцев. На 1918 год смета на 35 676 человек беженцев со всех мест теперь была исчислена в сумме около 2 миллионов рублей: за первую четверть года в сумме 471 517 рублей. Сюда входит и продовольственная помощь, и квартирная, и вещевая, и медицинская, и школьная, и др. Выполнение этой сметы на местах поручается заботам земских и городских управ в лице особых комитетов, и таких комитетов было образовано по губернии одиннадцать, а именно: Мелитопольский с городами Мелитополем и Геническом, Бердянский уездный и городской, Симферопольский уездный и городской, Перекопский, Днепровский и Ялтинский.

Наибольшее количество беженцев скопилось в степных уездах Таврической губернии – Мелитопольском, Бердянском, Днепровском – свыше 23 с половиной тысяч человек, но как раз эти уезды отошли от Крыма, входя в состав территории Украины.

Чтобы лучше можно было судить о том, насколько земство удовлетворяло нужды беженцев в Крыму, приведу образец сметы по Ялтинскому уезду на первую четверть 1918 года на 350 беженцев:

1. Продовольственная помощь на 175 человек по 6 рублей в месяц – 3150 рублей.

2. Квартирная помощь на 175 человек по 6 рублей в месяц – 3150 рублей.

3. Медицинская помощь на 350 человек: коечная – 198 рублей, амбулаторная – 198 рублей, доставка больных – 495 рублей, молоко больным – 450 рублей.

4. Содержание школы – 338 рублей.

5. На баню 175 человек по 20 копеек в месяц – 105 рублей.

6. Вещевая помощь на 30 % призреваемых – 265 рублей.

7. Жалованье, разъезды и пр. – 645 рублей.

Итого: 6334 рубля.

Беженцы эти поселены были в городе Алуште. Из списка беженцев видно, что украинцев было всего 54 человека из общего числа 350 человек. Выделять их из общей массы и снабжать подачкой по случаю приезда уполномоченного украинского правительства было бы высшей бестактностью как по отношению к их товарищам, так и по отношению к местным органам самоуправления: нужды беженцев сметой предусмотрены в определенном размере. Новая подачка как бы указывала, что заботы земства неполны и недостаточны. Нетрудно представить себе, как реагировали бы на это беженская масса и Таврическое земство: если наши заботы вас не удовлетворяют и вы вносите к ним дезорганизацию, то забирайте ваших беженцев и устраивайте их по-своему.

А между тем главная моя миссия от украинского правительства была как раз обратная: во что бы то ни стало задержать украинских беженцев в Крыму. И когда я изложил эту просьбу и крымскому правительству, и Таврическому земству, указав на мотивы этой просьбы, то она была принята беспрекословно, несмотря на то что беженцы обходятся земской кассе в миллионы рублей и что беженцам этим давно пора по домам, еще полгода тому назад, когда на Украине водворился порядок.

Вскоре Н. Н. Богданов увез меня в Ялту прямо в свою семью. С нами же в автомобиле ехала жена С. С. Крыма, красивая блондинка английского типа. Я не знал, кто именно эта дама, и несколько раз начинал расспрашивать Богданова о С. С. Крыме, что он из себя представляет. Богданов все старался замять разговор. Воображаю, как неловко он себя чувствовал. Мы привезли госпожу Крым в Массандру во дворец и уже на лошадях добрались до Ялты: была страшная темнота и можно было удивляться, как наш шофер не свалил нас где-нибудь в обрыв на шоссе. На лошадях было ехать покойнее.

Неожиданно у Богдановых я встретил Лего, одного из директоров Московского земского страхового союза, по поручению которого я и путешествовал в Киев и на Кубань. Лего – наш, рязанец, старинный земский деятель по страховому делу. Он застрял в Ялте и не мог возвратиться в Москву. Я передал ему свой отчет о поездке. Просил его оплатить мои расходы на 3000 рублей моей семье в Москве. Но, кажется, Лего так и не возвратился в Москву.

В декабре гетманщина на Украине пала, как только немцы вывели свои войска. Сам Паоло Скоропадский – какая роковая фамилия! – очутился в Ялте. Полномочия мои в Крыму пали сами собой. Надо было позаботиться о дальнейшей моей судьбе, так как и средства мои были на исходе.

В Ялте я получил телеграмму из Луганска, что Серафима Константиновна с Мусей приехали из Царского Села. Помню хорошо, что телеграмма эта так меня обрадовала, что я даже перекрестился: слава богу, теперь я уже не один на чужбине.

И опять замечательное предназначение судьбы: вскоре я бы уехал из Ялты опять на Дон, и тогда адрес мой и след мой пропали бы, и мы не смогли бы списаться. С тех пор, т. е. с декабря 1918 года, Серафима Константиновна с Мусей меня уже не оставляли и делили со мной все мытарства эвакуации; можно сказать, ребенок вырос на моих руках и заменил мне далекую семью.