Аполлон Еропкин - Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 [litres]

– А льготный размен русских рублей? – спрашиваю его.

– Накануне отмены русские злоупотребляют им. Да и не прожить на 400 динаров в месяц, которые сербское правительство выдает русским беженцам в качестве пособия, принимают в обмен 1000 рублей, в то время как обычная цена теперь за 1000 рублей – два динара.

В это же время были получены мною ответные письма из Парижа от Маклакова, Катуара, графа Коковцова. Все в один голос твердят одно: не ездите, русским здесь живется очень плохо. Граф Коковцов для иллюстрации прибавляет, что он никак не может устроить даже своих близких родственников, которые сидят в Париже без дела, например сенатор Оом [373].

Опять надвигаются осень и зима в Ялте. Прошлую зиму пережили кое-как, с грехом пополам, в холоде, без дров, без теплой одежды. Слава богу, не заболели. А теперь? Все подорожало: куб дров стоит один миллион рублей, сносные штиблеты стоят 300 000 рублей. За очень плохие брюки я заплатил 45 000 рублей, а за подметки 50 000 рублей. Как мы проживем и как оденемся втроем?

Пробовал устроиться в Севастополе. Где там! Ни Кривошеин, ни Савич даже не считают нужным соблюдать вежливость и отвечать на письма.

В начале октября в Севастополе состоялось экономическое совещание с финансистами, приехавшими из-за границы. Были Барк, Гурко, Иванов [374]и др. Граф Коковцов, старый матерый волк, не поехал. Я также выражал желание участвовать на этом съезде, но меня не пригласили, а пригласили таких «финансистов», как граф Апраксин, Семичев [375], Савич. Пришлось ограничиться тем, что напечатал свой серьезный доклад для совещания в маленькой ялтинской газетке «Ялтинский вепрь».

Странная партия – октябристы: ни малейшей солидарности. Просто случайный конгломерат помещиков и купцов, объединенных имущественным цензом. При малейшем дуновении вся партия рассыпалась. Каждый сам за себя.

Жизнь в Ялте все дорожает под влиянием финансовых мер министра Бернацкого [376]. По моему предложению наше жалованье в Комитете автоматически повышается параллельно повышению курса на золото и в октябре достигает уже 90 000 рублей в месяц; но его не хватает нам, ибо один мясной обед стоит уже 3000 рублей.

Очень зло высмеял наше правление большой зубоскал ялтинский городской голова Иванов: он передал в виде рассказа, как он вернулся из заседания домой и начал хвастаться перед женой, что теперь он будет получать жалованье золотом. Жена была в восторге. Но когда выяснилось, что жалованья этого всего будет 5 рублей в месяц, то она прямо прогнала его из дому за такую дерзкую шутку.

А между тем оно именно так и было, и наши 100 000 рублей врангелевских «колокольчиков», как их тогда называли, именно и равнялись 5 рублям золотых.

Пробовал немного спекулировать и вошел скромным пайщиком в винное предприятие Мальцова [377]в Симеизе вместе с другими компаньонами: графом Апраксиным, генералом Стремоуховым и пр.

На фронте очень непрочно; после мира с поляками большевики бросили свои войска на Крым: добить Врангеля.

Когда все это кончится и когда, наконец, я увижу своих детей, о которых так скучаю? За все время получил от них только одно письмо: пока все здоровы.

Ялта. 9 октября 1920 года

Ялта. 30 октября 1920 года

Как это могло случиться? Давно ли нас уверяли, что Крым – «неприступная крепость». И эта крепость пала в течение недели? Я думаю, что гости и участники экономического совещания в Севастополе не успели еще добраться восвояси, как телеграф принес известие, что Крым пал. Благо, что они еще успели выехать не в порядке эвакуации, иначе получился бы полный скандал. Недаром искусившийся граф Коковцов отклонил от себя честь участвовать в этом союзе финансистов.

Говорят, что председатель этого союза премьер-министр правительства Врангеля А. В. Кривошеин первый сел на корабль и «открыл» эвакуацию, согласно давнишнего своего уговора с генералом Врангелем.

Я не знаю, принесло ли бы участие Кривошеина в эвакуации несчастных крымских беженцев какую-либо пользу, но я не могу себе представить более бестолковых распоряжений, как этого «безглавого» правительства. Впрочем, ни о каком порядке не могло быть и речи, раз военные власти действовали по своему усмотрению, не считаясь ни с какими распоряжениями правительства генерала Врангеля.

Какого труда и каких хлопот стоило населению Ялты получить разрешение на эвакуацию и пропуск на мол, где приготовлен был пароход «Крым» – огромный транспорт, который мог вместить все население Ялты, всех желавших укрыться от мести большевиков.

Пропуск получен. Назначен день и час погрузки на пароход: 30 октября восемь часов утра. Едва ли кто спокойно спал эту тревожную ночь, когда, по слухам, большевики настигли уже нашу конницу в Алуште, в сорока верстах от Ялты.

Чуть свет, с первыми лучами теплого крымского солнца потянулись возы, тележки и носильщики к молу. Цены за погрузку достигли неслыханных размеров; чувствовалась какая-то агония врангелевских денег: два мальчика лет по двенадцать содрали с меня 40 000 рублей за то, что перетащили мои вещи с одного места на молу на другое. Знакомый рабочий из Ливадии выпросил у меня мешок муки (70 000 рублей) за то, что привез эти вещи на ручной тележке от квартиры до мола.

Когда вся отъезжавшая публика собралась уже на молу, ожидая посадки, было объявлено, что на пароход «Крым» она грузиться не может, так как пароход этот реквизирован (т. е. захвачен?) прискакавшими квартирьерами отступающей конницы генерала Барбовича [378]. Гражданской публике было объявлено, что она может размещаться по другим пароходам, уже переполненным, а именно: товарный итальянский пароход, затем старенький пароходишко, зафрахтованный князем Гагариным, погрузивший его знакомых; и, наконец, французский военный крейсер, стоявший на рейде среди бухты, куда, однако, допускали лишь по особому разрешению французских властей. Лодочники за перевоз на этот пароход за полчаса работы брали миллион рублей.

Я не мог заплатить этого миллиона, ибо у меня его не было; не мог получить и разрешение от французов. Но, к моему удивлению, на крейсере уже оказались граф Апраксин и генерал Стремоухов и даже Ростковский [379], наш служащий в Комитете, при мне заплативший лодочнику миллион. Как попали мои любезные сослуживцы на этот запретный крейсер и почему забыли обо мне, брошенном на молу с ребенком? А между тем как уговаривались дружно держаться друг за друга и быть вместе во время эвакуации! Истинные друзья познаются в несчастье. Как мало оказалось этих истинных друзей. Даже бухгалтер наш, Тверитинов, в конце концов притащил ко мне мешок с бухгалтерскими книгами и документами, а сам благополучно скрылся, погрузившись с женой на пароход для больных и раненых «Георгий». Наши родственники в качестве военных (?!) погрузились все-таки на пароход «Крым» всей семьей, куда нам, смертным, вход был запрещен.