Аполлон Еропкин - Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 [litres]

Вскоре после нашего приезда в Ялту начались собрания и совещания по поводу эвакуации: возлагались почему-то большие надежды на англичан. Но англичане уже сыты заботами о беженцах из Ростова, Харькова, Новороссийска, Одессы, Кубани, поэтому к просьбам Крыма они относятся довольно холодно, находя, что из Крыма эвакуироваться еще не время.

Впрочем, они присылали в Ялту два раза большие пароходы. Но пароходы эти уходили совершенно не заполненные, отчасти вследствие слабой информации крымского населения, а отчасти и ввиду неопределенного положения как в Крыму, так и за границей. Слухи слишком противоречивые: одни говорят, что англичане относятся к беженцам хорошо, другие – что очень плохо. Кому верить?

Приходил в Ялту прекрасный английский пароход «Рио-Нейро», но простоял лишь несколько часов, и с ним могли уехать только избранные. Принимали на пароход только по спискам, составленным нашим посольством в Константинополе.

Помню, что очень завидовали уезжавшим, завидовали комфорту парохода, где с раннего утра уже был сервирован стол с фруктами, винами и цветами; завидовали их безопасности и тем культурным условиям жизни, куда они едут от нашей грязи, холода и темноты, ибо Ялта не имела ни угля, ни дров, ни нефти; квартиры стояли нетопленые, электричество горело лишь в некоторые редкие дни, а улицы никогда не освещались. Взять ванну или пойти в баню стоило 800 рублей.

Я пытался устроиться с этим пароходом, но тщетно. Англичане, дававшие разрешение на выезд и ставившие визу, не хотели меня и слушать. А начальник Ялтинского гарнизона, обладавший в то время диктаторскими полномочиями, отправивший с этим пароходом свою семью, не захотел меня принять.

После нам передавали, что наша зависть была преждевременна и совсем неосновательна: англичане, продержав русских беженцев известный срок, предложили им возвратиться в Крым или устраиваться в Константинополе как хотят. Говорят, что многие русские сильно бедствовали в Константинополе, в том числе и семья начальника гарнизона, которой мы так завидовали.

С самого Рождества и до мая я все время не переставал хлопотать о выезде за границу. Я уже говорил о попытке моей уехать с пароходом Чаева; эта попытка была уже близка к осуществлению, если бы не одно обстоятельство: на пароходе заболела сначала девочка, затем и взрослая, были показания на тиф. При той грязи, которая была на пароходе, я не рискнул ехать с ребенком в столь дальний путь.

Не было почти ни одного парохода за границу, с которым я не вел бы переговоров об отъезде, но все не удавалось: то плата была непосильная, например полфунта с человека, т. е. по 5 рублей – до Константинополя; а на наши деньги выходило 300 000 рублей; то пароход был переполнен, то отходил внезапно, без всякого предупреждения.

Одновременно шли хлопоты и по начальству: самая выборка паспортов и заграничные визы отнимали массу времени, денег и тревог. У меня, например, были выхлопотаны визы: французская, греческая, сербская и польская. Потом оказалось, что эти визы ничего не стоят и что в Константинополе этих виз не принимают.

Образовалась даже небольшая группа, хлопотавшая о выезде в Польшу через Румынию по Дунаю. Группа эта в первую голову выдвинула меня как члена Государственной думы и всемирного любимца и певца Собинова [371], застрявшего в Ялте. Однако имена наши не подействовали, Румыния отказала.

Вообще вся масса наших беженцев, отправлявшихся на свой риск и страх, застревала в Константинополе, и дальше их никуда не пропускали. Жизнь в Константинополе на наши деньги стоила безумно дорого. Очевидцы, побывавшие там, передавали, что номер в гостинице стоит 2 лиры, или на наши деньги 60 000 рублей; обед – полторы лиры и т. д. Какими колоссальными средствами надо было обладать, чтобы жить в Константинополе!

Последняя моя попытка к отъезду за границу была в мае 1920 года. Так же, как и в Ростове, все было готово, документы получены, вещи уложены; оставалось сесть на извозчика и ехать на пристань. И опять судьба удержала. В это время Серафима Константиновна с Мусей жили в Ливадии, где по реквизиции им отвели хорошую комнату с водой, с электричеством. Но меня все точил червь, почему мы не едем за границу пока лето, пока тепло, пока море спокойно? Я наметил себе Польшу, или Ригу, или Финляндию. По дороге можно было попытать счастья и в Сербии.

Наконец, все хлопоты по выезду окончены и день отъезда назначен. Билет до Варны у меня в кармане. Опять, как и перед отъездом в Ростов, я накануне условился с Серафимой Константиновной, что приеду за ними рано утром, чтобы все было уложено, чтобы не задерживать извозчиков. Накануне состоялось заседание правления, где я со всеми распрощался, выслушав приветствия, и пожелания, и благодарность; и даже расцеловался с коллегами. Багаж уложен. Все готово.

Поздно вечером отправляюсь попрощаться с Оловянишниковым, известным московским фабрикантом, нашим членом правления. Он пошел меня провожать и сообщил мне дорогой такие неизвестные еще мне сведения, что этот наш прощальный разговор решил все: я понял, что при нынешних обстоятельствах уезжать было бы нелепо. Я не спал всю ночь, продумав над этим вопросом. И тем не менее по инерции я продолжал готовиться к отъезду, я спешил на биржу нанять извозчиков. И, как нарочно, во всей Ялте – ни одного извозчика: объявлена забастовка. Иду в Ливадию пешком, там меня уже ждут готовые к отъезду. Дорогой еще и еще раз обдумываю свое решение и еще раз прихожу к убеждению в его правильности: за границу при данных условиях ехать положительно невозможно. И если бы мы в то время все-таки уехали, это было бы такой ошибкой, в которой я много раз бы раскаялся. Еще раз Провидение нас охранило.

Мы вторично остались в Ялте в самый последний момент, когда все уже было приготовлено к отъезду. Еще по дороге из Ливадии в Ялту с нами встретился граф Апраксин на автомобиле по дороге в Севастополь к генералу Врангелю.

– Счастливого пути! – кричит он мне, когда я уже решил остаться.

Но как объяснить в правлении мое внезапное решение остаться? Хочу свалить все на Серафиму Константиновну и Мусю, что они не могут ехать.

В Комитете несколько удивлены и как бы разочарованы. Так всегда случается после прощальных проводов, если отъезд почему-либо не состоялся. Опять вступаю в свою должность в Комитете, и на этот раз уже более прочно, ибо граф Апраксин в постоянном отсутствии, а я его замещаю.

Впоследствии все сведения из-за границы единогласно утверждали, что положение русских беженцев там очень плохое: кто застрял и бедствует в Константинополе; кто слоняется без дела на острове. В конце лета появились и обратные эмигранты: наш член правления Милованов с семьей. Встретил также в Ялте господина Пестржецкого [372], бывшего сановника в царском правительстве; совсем обтертый, исхудавший. Возвратился из Сербии, где жилось очень несладко. Бывший сановник существовал там с женой тем, что варил мыло в котелке на плите.