Аполлон Еропкин - Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 [litres]

Случилось полковнику Пискорскому заболеть на своем ложе на полу. Серафима Константиновна, его родная сестра, пошла помочь ему и дать лекарство. В это время возвращается Гор-в и дерзко заявляет, что он выгонит ее в шею, если она еще раз посмеет войти в их комнату. Серафима Константиновна со слезами удалилась. Узнав об этом, я вышел из себя и назвал его негодяем. И, к моему ужасу, я услышал в ответ такие ругательства, каких не слышал ни от кого во всю мою жизнь. Полковник Пискорский, больной, встал и ушел из дома неизвестно куда, пока не приютился в какой-то дворницкой.

Я понял, как опасно приближать к себе хамов. При встрече с Серафимой Константиновной на улице он вслух ее ругал и харкал прямо ей в ноги; сестра требовала отдать ей последнюю кофту и рубашку. Словом, жизнь в Екатеринодаре они нам отравили. С чисто еврейской пронырливостью они сумели втереться в доверие к церковному старосте собора, совершенно, впрочем, глупому человеку, и тот потребовал, чтобы я освободил сторожку.

С великой радостью уехали, наконец, 15 мая мы в Анапу.

Н. Н. Богданов будет всегда памятен мне своим благородством, добротой и мягкостью характера. Такие люди очень редки. Я могу указать в своей жизни лишь А. С. Ермолова и князя Н. С. Волконского – также людей великой души и благородства. В моих воспоминаниях Н. Н. Богданов занимает место рядом с этими ныне уже покойниками. Как просто и как естественно оказывали они добро, как будто иначе и быть не может, как будто это самая обыденная вещь, за которую не стоит и благодарить.

Вопреки постановлениям крымского правительства по устранению меня и замене сначала Кокошкиным, затем Юреневым, Богданов, наоборот, остановил свой выбор на мне по ликвидации дел крымского правительства, отстранив всех остальных, не исключая и своих товарищей по Кабинету, господ Винберга [360]и Обнинского. Он поручил мне удовлетворить содержанием за три месяца всех чиновников, эвакуированных из Крыма, обратив на этот предмет те 5 миллионов рублей, которые были в моем распоряжении на покупку зерна. Затем поручил мне принять отчеты от других крымских уполномоченных по их дежурным расходам и выдачам. Наконец, войти в соглашение с инженером Чаевым по вопросу обороны Крыма, и предоставил мне право отпустить на ликвидацию этого дела до 2 миллионов рублей.

В первые дни выдачи эвакуационного пособия Богданов сам принимал участие в этой операции, и надо было видеть, какие толпы ходили за ним и ловили его на улице, надеясь получить от него побольше. Особенно усердствовали попы, возвращавшиеся по нескольку раз и изобретавшие все новые и новые поводы получки. Богданов несколько раз приезжал в Екатеринодар, и каждый раз его ждали толпы народа. Наш тихий церковный флигелек осаждали вереницы эвакуированных, и их положительно негде было приютить, они должны были стоять на улице и ждать очереди, сидя на крылечке, в то время как канцелярию мою занимала чета Гор-х, даром, без всякого на то права. Мою скромную комнату посетили тогда и генералы, и адмиралы, терпеливо ожидавшие очереди получить пособие.

Когда волна этих беженцев отхлынула, Богданов с семьей отправился в далекий путь, в Сибирь, через Каспийское море и Киргизские степи к адмиралу Колчаку. Я провожал его с тяжелым чувством и со слезами на глазах. Мы сердечно, искренно расцеловались, и поезд тронулся:

– Приезжайте в Сибирь, – крикнул он мне из окна вагона. – Я к тому времени успею там пустить корни!

Я чувствовал себя одиноко и сиротливо.

Из Анапы я решил периодически приезжать в Екатеринодар для выдачи эвакуационных пособий, мне бы уехать от невыносимых соседей.

Как и раньше, когда я посещал Анапу, первое впечатление – неважное: захолустный, пыльный городишко, донельзя переполненный, о гостинице нечего и мечтать. Хороших комнат также нет. Пришлось временно приютиться в пригороде в летней горнице простого казака. С большим трудом удалось наконец найти крохотную квартирку в две комнаты у бойкой казачки.

Все же мы здесь отдохнули от Екатеринодара. Всякой снеди – изобилие. По воскресеньям в Анапу казаки везут из окрестных станиц на базар всякую всячину, и хозяйки по дешевой цене запасаются всем на целую неделю: маслом, салом, свининой, птицей, овощами, фруктами, арбузами и пр. И все казалось нам тогда дорого: курица – 5 рублей, масло – 3 рубля, арбуз – 2 рубля. А через год платили в Ялте за курицу 5000 рублей, масло – 8000 рублей, дыню – 1500 рублей и т. д. Платили.

Мы пробыли в Анапе до половины сентября, четыре месяца, я ежемесячно ездил на несколько дней в Екатеринодар для выдачи запоздавших пособий. Мы пересменили в Анапе три квартиры, причем последние месяцы я жил в садовой беседке; очень хорошо жилось, благо погода была сухая, без дождей. А дожди для Анапы – мать: грязь такая становится непролазная, никакие калоши не помогут. Впрочем, это относится лишь к пригородам, самый же город вымощен, и если устроиться в городе, на высоком берегу, то можно круглый год прожить сносно. Море в Анапе восхитительное: чудный песчаный пляж, так называемый Золотой берег, как бы с россыпями золотого песка; есть и оживленный торговый берег у пристани на молу, где пароходы, и суда, и челны рыболовов, где сосредоточены все рестораны, магазины, купальни, наконец, так называемый высокий берег, крутой обрыв на скале с остатками древнейших турецких укреплений, где море шумит в своем грозном величии, там раскинут городской сад, оттуда можно любоваться заходом солнца за море.

При этом крайняя простота: дамы ходят в чувяках (турецкие туфли) на босу ногу, дешевизна продуктов, тишина заброшенного городка, полный отдых, чудное летнее пребывание у Черного моря в стране винограда и персиков.

– Будем жалеть об Анапе! – не раз говорил я своим, когда они торопили меня уехать.

И в Ялте потом на ее заплеванной набережной мы не раз вспоминали и жалели, что мы не можем уже попасть на Золотой берег милой Анапы. Иметь дачу на лето в Анапе – это блаженство. Никакие Ялты и Гурзуфы с их каменными берегами, с их модницами, с их дороговизной не сравнятся с прелестной, тихой, дешевой, ласкающей Анапой.

Опять в Крыму

В начале сентября 1919 года решаюсь перебраться в Крым, так как миссия моя на Кубани окончилась. Инженер Чаев вызывал меня в Ялту или в Севастополь для ликвидации расходов по обороне Крыма от большевиков.

Как известно, к этому времени большевики уже были изгнаны оттуда, и власть перешла в руки Добровольческой армии с генералом Слащевым [361]во главе. В моей памяти оставался еще прежний Крым, до войны, до революции, с его красавицей Ялтой.

Пятого сентября нам подали фургон, и мы уселись в него впятером, со всем багажом, и двинулись на долгих из Анапы в Тамань. Мы выбрали этот путь, чтобы избежать морского переезда из Новороссийска и всей этой сутолоки, пересадки, перегрузки, переночевки и дороговизны.