Аполлон Еропкин - Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 [litres]

С этого времени счастье повернулось ко мне: начать хотя бы с того, что Народная Скупщина была распущена, и на новых выборах Мита Димитриевич по списку радикалов в Русской Сербии прошел в народные посланники.

На его место в министерство был назначен другой, более гуманный человек, молодой доктор Мишич. Он предложил мне сам, чтобы я ежемесячно представлял ему работу по своему выбору. Я выбрал разработку бюджета. Над этой работой я сидел месяца четыре, результатом чего и явились четыре больших реферата, написанные по-русски. Эту работу мне также хотелось напечатать, и по старой памяти я опять отнес ее в «Триовичски Гласник». Прошел месяц, а статья все не появлялась.

Отчего не попытаться напечатать в какой-либо другой газете?

И я совершенно случайно, наобум, отнес ее в «Политику» [454]. Меня встречает очень интеллигентный господин, оказавшийся впоследствии главным редактором и хозяином этой газеты, Слободан Рибникар [455].

Случайно и совершенно неожиданно я попал в самую точку: оказалось, что Финансовый отдел в этой газете вел Милан Стоядневич [456], который теперь занял пост министра финансов в Кабинете Пашича. Временно в «Политике» его замещал доктор Мишич, как раз мой принципал; им в редакции были почему-то недовольны и подыскивали другое место. Как раз в этот критический момент я и пришел в редакцию со своими бюджетными статьями. Редактор, или, как здесь называют, директор, господин Рибникар взял у меня мои статьи и просил зайти за ответом дня через три.

Всю эту закулисную сторону я узнал лишь впоследствии. Тогда же мне просто хотелось поместить свою работу в печати, может быть, и за плату. Надо сказать, что «Триовчиски Гласник» за мою большую статью мне ничего не заплатил.

В Земуне, вернее сказать, в предместье Земуна в немецкой колонии Франценстан нам жилось очень плохо, и мы все время обдумывали, как бы нам вернуться опять в Бечей, ибо здесь втроем на 1000 динаров, т. е. на 30 рублей золотом, жить было совершенно невозможно, и мы часто буквально голодали и еще чаще холодали за неимением дров. Хозяева – немцы – нам попались ужасные, их же соседи, немцы, говорили, что хуже нет во всем Франценстане. Хотя комната наша была большая, высокая и светлая, в три окна на улицу, но вечные мелкие придирки хозяев прямо отравляли жизнь, нам не позволяли даже умываться в комнате, чтобы не капать воду на пол. С какими ухищрениями и хитростями надо было вымыть восьмилетнего ребенка?

Я уже списывался с Райковичем, нельзя ли нам с ним совместно снять в аренду какой-нибудь салаш; он, по своей доброте, на все соглашался и даже прикатил к нам в Земун за какими-то несуществующими у нас капиталами, к новому ужасу наших хозяев, что он, переночуя, испортит пружины на их «канапе» – какая-то старая колченогая кушетка.

Так обстояло у нас дело в Земуне, когда я зашел к Рибникару в «Политику»: мы очень бедствовали, стремились вон из Франценстана и подыскали даже себе квартирку в Новом Бечее, где находился Харьковский институт, куда мы решили поместить Мусю.

За всеми этими хлопотами и заботами я сильно запоздал и зашел в «Политику» за ответом лишь недели через полторы.

– Куда вы пропали? Мы вас везде ищем! – встретили меня в редакции. – Директор очень хочет с вами переговорить!

В этих-то переговорах и выяснилось, что место «финансиера» в редакции свободно, и господин Рибникар не прочь пригласить меня на определенное жалованье в две-три тысячи в месяц.

Надо ли говорить, как обрадовало меня это предложение и как оно меня устраивало?

Я вернулся домой, что называется, на вожжах, и все наши планы, конечно, изменились.

Однако, прежде чем решить этот вопрос, Рибникар везде в русских учреждениях справлялся обо мне и решил меня проэкзаменовать. Но так как сам он мало понимал в финансах, то пригласил себе в помощь доктора Гавриловича, при котором и состоялся этот замаскированный экзамен – диспут по поводу моей статьи.

Было решено затем, что статьи мои будут помещены с полной моей подписью и даже с обозначением: бывший секретарь Бюджетной комиссии Государственной думы.

На этом мы и расстались. Проходят дни, затем недели, наконец месяц. Моих статей в печати все нет, и никакого приглашения я не получаю. Я уже думал, что все это дело пропало. Но здесь весьма энергично вступился наш бечейский знакомый и царскосельский некто Андреев, который по своему предприимчивому и экспансивному характеру никак не мог примириться с моей инертностью. Он отправился к известному ему профессору Лебеденко (из Москвы), уговорился с ним, чтобы тот, в свою очередь, попросил бывшего военного агента в Белграде генерала Артамонова [457]мне в помощь, главным образом в сербском языке, и устроил все это так искусно и быстро, что мы с генералом Артамоновым явились вновь в кабинет директора Рибникара.

Это появление русского генерала, хорошо известного в Белграде еще из царского времени, произвело полный эффект, и в этот наш визит мы окончательно условились, что я вступаю в редакцию «Политики» на оклад в 2000 динаров в месяц с обязательством помимо отдельных финансовых статей давать ежедневно биржевой отчет.

Этот-то биржевой отчет меня и спас, когда через год Слободан Рибникар скончался, а на его место вступил доктор Гаврилович.

Рибникар и ранее часто прихварывал, так как страдал сердечной болезнью и должен был предоставлять себе периодически отдых. За это время его обыкновенно заменял Гаврилович. В один из таких перерывов я, к своему удивлению, увидел в «Политике» статью по бюджету неизвестного автора, который весьма малообоснованно критиковал работу министра финансов. Это меня задело за живое, как потому, что финансовый отдел был предоставлен мне, так и потому, что я очень ценил искусство нового молодого министра финансов, сразу взявшего правильное направление в сильно запущенных финансах королевства.

Я, в свою очередь, написал другую статью по бюджету, где зло высмеял анонимного автора первой статьи.

На другой же день в редакции мне сообщили, что редактор желает со мной переговорить. Ничего не зная и не предвидя, я вхожу в кабинет редактора, который сразу начал со мной объясняться в очень повышенном тоне и в том смысле, что редакция не желает быть заподозренной в подкупе со стороны министра финансов и что мое положение как причисленного к Министерству финансов здесь особенно предосудительно.

Такое неожиданное злостное обвинение и такой повышенный тон меня очень обидели, так как в действительности я не чувствовал за собой никакой вины и в помыслах не имел подслуживаться к министру.

И если я и был причислен к пресс-бюро Министерства финансов, то еще при прежнем министре и с рекомендацией депутата Вельковича, и работал для министерства на дому: в то время у меня на руках была большая работа «Югославия в цифрах», состоящая из таблиц и диаграмм. Так что свои 1000 динаров жалованья я получал недаром.