Юлия Верба - Троеточие… [litres]

– Я надеюсь, вязать ты не умеешь? – спросила она.

– Нет, не пробовал, – признался Толя, – боюсь, руки не стоят.

– Вот и отлично. А то уже не знаю, чем тем тебя удивить.

– А ты правда умеешь? – обрадовался Тося. – А можешь, как у Хэма?

Знаменитая черно-белая фотография Эрнеста Хэмингуэя была практически в каждом интеллигентном доме. И у Тоси, зачитавшего его книги, это фото тоже украшало каморку-подсобку в яхт-клубе. Хэм был как титан, потрепанный жизнью, прошедший две войны, но несломленный. С бородой, морщинами и в толстом вязаном свитере с глухим высоким воротом, как у советских геологов. Правда, одесские поклонники Нобелевского лауреата – гуманиста с коммунистическими взглядами – не догадывались, что этот грубый свитер его четвертая жена Мэри Уэлш не связала, а купила в модном доме Кристиана Диора.

Люда свяжет свитер «как у Хэма». И не один. И станет пропадать вместе со своей любовью в яхт-клубе не только по выходным, но и по вечерам. Она будет готовить еду на всю команду и отмывать после обеда в штольне, откуда вытекал ручеек технической воды, жирные алюминиевые миски, помогать шкурить, красить, чистить, плести отбойники, складывать паруса. Ее миссия теперь – «прикрывать тылы» и «подавать патроны».

Парочка неистово целовалась в пустом трамвае. Вдруг Толик оторвался от Люды.

– Ну все! Пока! Мне надо здесь. До завтра! – и выскочил, не доехав до Моисеенко-Мельницкой всего остановку.

Люда оцепенела и по-беззубовски приподняла правую бровь: это что еще такое? Понятно, что на хуторе (а хутор – как и в начале века, это пара кварталов вокруг их дома) ее все знают и не тронут, но последний трамвай… Двенадцатый час ночи, а он просто выскочил и сбежал?! Адиёт на всю голову. Как же, поеду я завтра! «Мне раньше выходить!..» Через несколько минут она, уже готовая расплакаться от негодования, поднялась на выход, по привычке шепотом огрызаясь на вагоновожатую, бубнящую: – «Площадь Январского восстания». – Алексеевская площадь! – Вместо церкви тут были деревья и аллейки, чуть в стороне – рынок, который местные продолжали называть Алексеевским базарчиком.

Двери трамвая разъехались – за ними оказался Толик с букетом роз.

– А-а…а?

– Не бери – поколешься! Понюхала, и пошли – возле дома отдам.

Людка, улыбаясь, смотрела на цветы, а потом повернула руку Толика:

– О боже, ты что сделал?

– Та не больно. Главное – сразу схватить и руку вниз, – хмыкнул ее рыжий.

Пока Людка закипала от возмущения в дребезжащем трамвае, Толик рванул наперерез через сквер, ободрал чахлую клумбу с семейными низкорослыми розочками точно там, где трамвай делал медленный вираж, и встретил Канавскую с букетом.

Пока они наконец дойдут до восьмого номера, пройдет еще час. Людка посмотрит в темное небо и вздохнет:

– Час ночи… Мама меня убьет…

– Не убьет. Я знаю средство.

– Отдать розы ей?

– Зачем? – Толик разулыбается и поправит мицу [1]. – Ты же знаешь, что я неотразим.

Людка легонько тренькнула в звонок. В этот момент Верба отточенным движением протер носки курсантских ботинок о свои икры в суконных форменных клешах.

Сонная Нила отодвинула занавеску:

– Ты на фига звонишь, малахольная, или тебе закрыто? Ой… – Она увидела рядом с Людкой того самого неуловимого воздыхателя.

– И кто таки приплыл к нам в гости? Очень приятно. Нила Петровна, – она повернется к Людке: – Постелить могу только на кухне – баба Женя уже в возрасте, и если выйдет ночью до ветра и вступит в гостиной в незнакомого мужчину, может и не донести. Ну или Толик увидит ее трико, и потом переляк выкатывай.

– Не, он уже уходит. Я сейчас, иду.

Нила улыбнулась:

– Ну прощайтесь, только недолго, а то вас комары сожрут.

Сияя, она подмигнет Толику и уйдет в дом.

В поезде «Москва – Одесса» юный дембель Александр Ильинский возвращался не один.

Вместе с ним знакомится с морем и родителями ехала Тамара. Сашка, конечно, дал телеграмму домой – мама не любила сюрпризов и должна была встречать дорогих гостей во всеоружии.

Служебная «Волга» Панкова ждала их на вокзале.

– Мама дома, выготавливает лично. Как она тебя… – Илья Панков спохватился: —…вас ждет! Второй день готовит – пол-Привоза скупила.

Ксеня уже знала про неприятность с командирской дочкой и совет Панкова «обещать – не значит жениться» одобрила как стратегический ход со смотринами в Одессе.

Поэтому за столом, когда после первого тоста за любимого сына и второго за родителей Сашка поднял рюмку и выдал: – А теперь за любовь! Точнее за Тамару. Тамару Ильинскую! – Ксеня сделала приятно удивленное лицо и спросила:

– Вы собрались пожениться?

– Мы уже расписались, мама, – пискнул в конце фразы Сашка. – Поздравь нас.

Ксюха побледнела, потом пошла багровыми пятнами и отставила рюмку с наливкой.

– Илья… дай. Коньяк. Срочно.

Она выпьет залпом сто грамм в три глотка и потом посмотрит на сына и новоиспеченную невестку:

– Простите – неожиданно. Давление прыгнуло. У меня гипертония. Поздравляю вас, дети.

Ксеня и Тамара, как на дипломатическом приеме, будут улыбаться друг другу до конца обеда.

Когда гостья уйдет принимать ванну с дороги. Ксюха наконец останется с сыном наедине. Этого момента последние две недели Сашка боялся больше всего.

– Ты что, с ума сошел? Или эта швабра любовь всей жизни?!

– Мама. Спокойно. Она беременная. Я тянул, как мог. Она сказала, задержка три недели. Ну, уже больше месяца. Она сначала своему папаше сообщила. Ты понимаешь, меня без росписи из части даже не выпустили бы. Ты понимаешь, что с такой характеристикой никакого МГИМО не было бы!.. А так приличная девушка, из приличной семьи…

– Да уж, приличная! Легла под тебя, идиота!

– Мам, пожалуйста, я сам не рад.

– А как же так получилось, а? Или ты в свои двадцать два не знаешь, как предохраняться? А?!

– Я предохранялся. Вроде… Но она плакала. Сказала, что врач подтвердил беременность. Ну ты же всегда хотела – дети, внуки. Будет у тебя внук. Или внучка…

– Да мне-то что. Тут же ни любви, ни гешефта… одна дурость.

– Мам, моя дурость, мне расхлебывать. Она неплохая. Симпатичная, ласковая, неглупая…

Ксеня насмешливо покосилась на сына.

– Ну относительно всех остальных в гарнизоне, – ухмыльнулся Сашка. – Как там? Стерпится-слюбится? Ты же тоже своего Панкова не сразу полюбила.

– Панкова не трогай. Я не сразу поверила, что он такой. И мне, как и тебе, ошибиться нельзя было. Хотя карьеры дипломата на кону не было…

– Ладно, я разрулил вопрос. Дорого, но разрулил, – примирительно сказал Сашка. Ксеня обхватила сына за шею и поцеловала в выбритую до синевы щеку.

– Мое дите, наша порода. Внучка – Ира. В честь бабушки. Без вариантов.