Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

В зале стоит тишина, затем раздаются аплодисменты. София слышит знакомый голос у своего уха.

– Можно? – спрашивает игриво рыжеватая кудрявая блондинка в веснушках, указывая на свободный стул.

– Тося! – восклицает София. – Как же давно мы не виделись. Миша, помнишь, мы с Тосей познакомились в студенческие годы? Я и не знала, что ты здесь, в гетто.

– Я бываю здесь не очень часто. – Она наклоняется к Софии и переходит на шепот: – Езжу по разным местам, узнаю, что происходит в молодежных движениях в разных городах.

– Но ведь это так опасно! Все знают, что сейчас ждет еврея за пределами гетто: расстрел на месте или пытки, если немцы посчитают, что могут получить информацию.

Тося пожимает плечами:

– У нас целая сеть, места, где мы можем остановиться, и свои способы выбраться из гетто. И потом, это важная работа. Мы здесь закрыты, оторваны от мира и так мало знаем о том, что происходит на самом деле. – Она качает головой и вызывающе улыбается. – По крайней мере, как выяснилось, у меня есть то, что называют удачной внешностью. Со светлыми волосами можно ездить на поезде без особых трудностей.

Миша наклоняется вперед.

– Так какие же новости? Тося, не знаешь, как там в Пинске? Я ничего не слышал о родных с тех пор, как немцы вторглись в Россию.

– Конкретно о Пинске нет, извините, но должна сказать, с востока приходят плохие вести. Говорят, гетто в Вильно полностью ликвидировано.

– Разве это не слухи? Но куда же исчезли люди?

Тося отвечает не сразу. Ее голос еле слышен.

– Их расстреляли в лесу возле поселка Понары. Почти все еврейское население Вильно.

София ахает.

– Но в Вильно евреев почти столько же, сколько в Варшаве. Нет, не могу в это поверить.

– Никто не может, но есть свидетели.

– Тося, это же немыслимо.

Из-за столика у бара раздается взрыв смеха. Двое мужчин в новых костюмах вместе со своими разодетыми подругами едят икру. Тося смотрит на них с отвращением. Если вы сотрудничаете с гестапо, хорошие деньги можно иметь даже в гетто.

Тося наклоняется ближе.

– Послушайте, хочу спросить вас. Собираетесь ли вы на лекцию Корчака в коммуне Дрор?

– Конечно.

– Тогда увидимся там.

На улице уже смеркается, мороз щиплет лица, изо рта идет пар. Гетто забирает их обратно. Ничего не изменилось. Домой идут молча, близится комендантский час.

– Неужели все, что сказала Тося, правда? – спрашивает София.

– Даже не знаю. Каждый день новые слухи. И не разберешь, где правда. Спрошу у Ицхака, он будет на лекции. Его семья из Вильно. Может, он что-то слышал.

Они молча идут мимо съежившихся на тротуарах бездомных, жмущихся к стенам домов.

В квартире на Огродовой улице Розентали легли спать рано, Марьянек сегодня спит в своей комнате. В записке сказано, что Кристина ночует у Татьяны.

На столе горит лампа. Стоят два маленьких стакана и бутылка с остатками сливовой водки на донышке. Печь не затоплена, но сегодня эта комната и сгущающиеся сумерки принадлежат только им. Миша берет в руки лицо Софии и покрывает каждый сантиметр нежными и жадными поцелуями. Она уткнулась носом в ямочку на его шее, место, которое кажется уютным как дом, а их руки снова ласкают друг друга.

В гетто все еще есть место для любви. А если у вас есть любовь, у вас есть все.

Холодный морозный день, ясное голубое небо. София торопливо проходит мимо кирпичного с зеленым шпилем собора Святого Августина и сворачивает в арку большого дома 34 на улице Дзельной. Обычно она ходит на лекции Корчака по понедельникам в дом сирот, но сегодня доктор выступает в коммуне Дрор. Это всего в двух шагах от того ужасного приюта, где Корчак все еще пытается навести порядок, сделать жизнь тысячи детей хоть чуточку легче. Она оглядывает здание. Как же солидно и респектабельно выглядит это заведение снаружи. Вот только внутри сотрудники по-прежнему беззастенчиво тащат продукты, предназначенные для детского стола.

Другое дело коммуна на Дзельной. Здесь молодые люди под вывеской столовой организовали нелегальную школу и заодно как могут стараются подкормить детей и подростков.

Двор заполнен щебечущими без умолку подростками, которые чистят овощи или развешивают белье. До войны члены коммуны тайно готовились к переезду и новой жизни в Палестине, даже учились управлять небольшой фермой под Варшавой. Теперь все их умения пригодились, и они сами учат и подкармливают триста подростков и молодых людей из окрестных домов.

София поднимается на верхний этаж в большой зал, который служит столовой. Он заполнен до отказа, студенты сидят, где только могут, – на полу, на шкафах.

Миша в дальнем конце комнаты разговаривает с молодым человеком, таким же высоким, как и он сам. Светлые кудри, спадающие на лоб, светлые усы и ярко-голубые глаза – ну чем не лихой польский летчик. В коммуне Ицхак Цукерман отвечает за образование. Судя по их озабоченным лицам, разговор серьезный. София пробирается к ним через переполненную комнату. Интересно, что они обсуждают.

Миша поворачивается, когда она подходит к ним.

– Ицхак говорит, что с его семьей в Вильно случилась беда.

В сухих глазах Ицхака застыла боль.

– Слухи оказались правдой. Моих родных убили вместе с остальными евреями Вильно.

Потрясенная София зажимает рот рукой.

– Какой ужас.

– А Люблин «очистили от евреев». Всех погрузили в вагоны и увезли куда-то. Мы думаем, что следующей может стать Варшава.

– Но вы уверены, что это правда? Так много слухов, не знаешь, чему верить…

– Немцы конфисковали нашу ферму, но по-прежнему посылают нас туда работать. Начальник-поляк оказался хорошим человеком. Так что связь с курьерами мы держим через ферму. И знаем точно. Мы решили, что дадим отпор, если за нами придут.

– Они собираются прекратить уроки, – говорит Миша, повернувшись к Софии.

– Но почему? – спрашивает София. – Корчак говорит, что ваша школа лучшая в гетто.

– Вместо школы начинаем обучать, как обращаться с оружием.

– Обращаться с оружием? Зачем? Вы сказали об этом Еврейскому совету? Что они говорят?

– Говорят, что мы всех перепугаем. Что подвергаем людей опасности. Что если немцы прознают, репрессий не избежать. Они ничего не хотят слышать. Но мы уверены, что нацисты собираются ликвидировать гетто. Все гетто – сразу и повсюду. Это не что иное, как план полного уничтожения евреев. И мы решили, что не пойдем на бойню, как овцы.