Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

Как только они оказываются там, где их не могут услышать, он отпускает руку Корчака.

– Извините, пан доктор. Я должен был изобразить, будто у вас какие-то проблемы. А теперь уходите быстрее. Пройдите через эти ворота. Немедленно.

– Но как же медсестра Виногрон? Девушка в очках. Она где-то здесь.

Полицейский тревожно озирается.

– Доктор Корчак, вы должны идти, иначе я не смогу вам помочь.

Он выталкивает его через боковые ворота и закрывает их.

Слезы бегут по морщинистым щекам Корчака, он бредет мимо пустых домов, по улицам, усеянным ботинками и чемоданами. Вот брошенная книга, теперь ее страницы листает только горячий ветер. Пустая детская коляска.

На Огродовой София, Кристина и их мама, онемев от потрясения, слушают Мишу. Лютек держит Марьянека на коленях.

– Увы, сейчас нет никакой надежды вытащить его.

– Мама, оставайся завтра дома с Софией и Марьянеком, – говорит Кристина. – Вдруг они начнут отбирать рабочих прямо на фабрике, тогда и тебя могут забрать и отправить на поезд.

Ее мать все еще сидит, застыв, как изваяние, ее поношенный кардиган туго обтягивает плечи. Она говорит отрешенно:

– Фабрика снабжает армию. Зачем им забирать оттуда рабочих? Нельзя пропускать день, иначе потеряем мое разрешение на работу.

– Мама права, – говорит Миша. – Фабрики сейчас самое безопасное место.

Лютек встает и неохотно передает Марьянека Софии, не желая с ним расставаться.

– Мне нужно вернуться, пока не закроют заводские ворота. Это все больше и больше напоминает тюрьму, людей заставляют работать и по ночам, чтобы снабжать немцев.

Мише тоже пора, нужно до комендантского часа вернуться к месту регистрации.

– Будь осторожна, – шепчет он Софии, когда они долго стоят, не в силах разомкнуть объятия. – Как не хочется уходить.

– Как жаль, что ты не можешь остаться.

Но оба знают, что еда, которую приносят он и мальчики, нужна как никогда. Ведь теперь остался единственный способ достать еду – через рабочие бригады, которые могут выходить из гетто.

Когда он уходит, София сидит рядом с Марьянеком, пока он не засыпает. Кристина помогает враз постаревшей и сгорбившейся маме улечься в кровать.

София встает и задергивает шторы затемнения.

Там, за ними, ночь опускается на гетто, охваченное страхом и неизвестностью. Сколько еще продлятся облавы, когда немцы остановятся? Кого возьмут? Что они задумали?

– Пусть нам вернут пани Эстерку. Разве вы не можете им сказать, пан доктор? – спрашивает Сара, когда Корчак сообщает новость детям, собравшимся вокруг него в холле.

– Немцы не послушают, – говорит ей Галинка.

– Но зачем они ее забрали? – спрашивает Сара у Эрвина, который видел Эстерку последним.

– Может, они хотят, чтобы она была врачом у них самих, – предполагает Глинка.

Шимонека волнует еще один важный вопрос.

– Они и вас заберут, пан доктор? – спрашивает он.

– Нет, Шимонек. Обещаю, я вас не покину. Мы останемся здесь все вместе, а война рано или поздно закончится. И в конце концов немецкий народ, как и весь мир, поймет, что сейчас здесь происходит.

Уже поздно. Примолкшие дети выдвигают кровати и разворачивают одеяла.

– Эрвин, пожалуйста, сегодня вечером не выходи из гетто, – просит Галинка.

Он кивает, ему и самому хочется остаться сегодня дома и охранять его. Но, когда он поднимается наверх, в бальный зал, где спят старшие мальчики, он знает, что завтра ночью ему придется снова выйти. Им нужен хлеб.

Корчак убирает затемнение с окна. Большая бледная луна, почти прозрачная, еще не исчезла в светлеющем утреннем небе. Сквозь щели в оконной раме дует, на улице холодный ветер разносит мусор по тротуару. Какие зловещие события принесет сегодняшний день? Почему у него ничего не выходит, почему он не в силах остановить творящееся вокруг безумие?

Внизу в главном зале Сара и Галинка помогают накрывать на сцене столы для завтрака. Абраша и Аронек спешат закончить уборку, отодвигают кровати, подметают пол, напевая во время работы алфавитную песню на идиш «Ойфн Припечек».

Корчак смотрит вокруг с гордостью. Им не раз приходилось переезжать с места на место, и каждое было хуже предыдущего, но в доме сохранялись те же распорядок и обычаи. И не потому, что он настаивал на этом, а потому, что всякий раз дети приносили их с собой.

Что их ждет?

Шимонек и Менделек несут к столу большие кувшины. Правильно ли он поступает, собрав всех детей вместе? Но разве мог он позволить им уйти к чужим людям, прятаться в темных углах, в страхе и опасности? Он по-прежнему уверен, что его приют не тронут. Слишком много немцев знают и ценят его дом сирот, невозможно представить, чтобы они посягнули на него. И тем не менее на всякий случай он собирается договориться о покупке швейных машинок с бизнесменом по имени Гепнер и зарегистрировать дом как швейную мастерскую. Это станет своего рода гарантией. Стефа много лет занимается шитьем, после ее уроков даже он умеет пришивать пуговицы и штопать носки.

Кухня коммуны на улице Дзельной в доме 34, где всего несколько недель назад Корчак и Стефа читали лекции об образовании и уходе за детьми для студентов-энтузиастов, переполнена. Сейчас Тося, Ицхак и его темноволосая жена Зивия проводят здесь встречу с лидерами других молодежных групп в гетто.

Выступает Ицхак.

– Ждать, что к нам присоединится Еврейский совет или кто-то еще, бесполезно. Они по-прежнему отказываются от сопротивления, говорят, это только ухудшит положение.

– А еще люди срывают плакаты, которые мы развешиваем на лестничных клетках, – добавляет Зивия. – Они не верят в наши призывы. Кричат на нас, что мы пугаем людей.

– Похоже, рассчитывать нам не на кого, – продолжает Ицхак. – Но что бы ни случилось, мы не позволим им забрать нас. Мы никогда не сядем в те поезда. Если попадете в облаву, сбегайте. Если вас доставят на Умшлагплац, выбирайтесь оттуда. Если вас толкают в поезд, ваш долг – спрыгнуть с него до того, как он прибудет на последнюю остановку. Мы не дадим им забрать нас. Сопротивляйтесь, даже если это означает бой насмерть. Мы будем сражаться.

На кухне стоит тишина, слышен лишь стук холодного дождя за окном.

– Даже если мы умрем, по крайней мере, весь мир увидит, что евреи не пойдут, как овцы, на бойню, – добавляет Тося.

Ицхак прислал Мише сообщение, в котором объяснил, как они намерены действовать.

Но для Миши это неприемлемо. У молодых участников движения нет ни родителей, ни детей. У Миши семья, дети из приюта, от него зависят жизни слишком многих людей, он не может действовать без оглядки.

Что бы ни случилось, он должен быть с ними, чтобы дети и София пережили эти темные времена и начали новую жизнь после войны.