Ирина Измайлова - Собор. Роман о петербургском зодчем [litres]

– Август Августович, спасите! Она меня поймает сейчас!

Архитектор, наклонившись, подхватил озорника под мышки и поднял к себе на плечо:

– Ого! Какой стал тяжелый! Пока меня не было, ты вырос в два раза.

– В три! – закричал Миша, болтая ногами и украдкой показывая язык сестре, обиженно застывшей на пороге. – Это Елена в два… А наша маленькая сестренка Сабинушка знаете как растет! Знаете? Вот вы приехали месяц назад, она была вот такая, а сейчас уже в-о-от такая!

Он развел ручонки в стороны, покачнулся на плече у Монферрана и, ойкнув, обеими руками обвил его шею.

– Про сестренку говоришь, а сам сейчас разбудил ее! – подала голос с порога Елена. – Скажите ему, Август Августович, чтоб он не шумел, когда малютка уже спит…

– И вам обоим уже пора спать! – заметил, глянув на часы, Монферран. – Что это такое, в самом деле? Да где же ваша матушка, что позволяет вам в такое время бегать по дому, а?

– Вы матушку с батюшкой сами давеча в театр отпустили, – напомнила Елена. – С Сабиной сидит Варвара, а я присматриваю за Мишей. Только он меня не слушается…

За время отъезда архитектора в «доме каменщика» произошло важное событие: у Анны родилась дочь. Ее не крестили, ожидая возвращения Алексея, который, вернувшись, был приятно изумлен: письмо Анны с известием о рождении дочери не догнало управляющего во Франции, и он узнал об этом, лишь переступив порог особнячка на Мойке. По всеобщему соглашению новорожденную назвали Сабиной в честь ее умершей бабки.

Покуда Монферран урезонивал расшалившегося Мишу, за окнами дома протарахтела карета, потом цоканье подков и скрип колес разом смолкли, и снизу донесся пронзительный голос дверного колокольчика.

– Кому бы это быть в такую пору? – удивленно проговорила Элиза. – Если бы Алеша с Аней вернулись, так они бы звонить не стали, да и рано еще…

Архитектор опустил на пол Мишутку и подвел его к сестре:

– Ну-ка, Элен, уложи его спать. Кто-то явился по делу, не иначе, а вы тут бегаете… Что люди подумают?..

Миша захныкал, Елена обиженно поджала губки, но ослушаться ни тот ни другая не посмели.

Снизу послышались голоса, потом в гостиную вошел запыхавшийся привратник и доложил:

– Там к вашей милости господин Витали.

– Главный скульптор! Вот это визит… Что такое могло случиться, что его принесло на ночь глядя?!

И с этими словами Монферран, не дожидаясь появления визитера, сам бросился к бронзовой лестнице.

Навстречу ему уже поднимался, держа в руках трость и цилиндр, небольшой полный мужчина лет сорока пяти, с добродушным круглым лицом, подвижный, несмотря на легкую одышку и растущее брюшко. Это был скульптор Витали. Два года назад он приехал по приглашению Комиссии построения из Москвы и выполнял на строительстве основные скульптурные работы. Монферран ему доверял, он давно знал его, когда-то их познакомили в Москве, и архитектор был в нем уверен. Но он был уверен и в том, что из-за пустяка Витали ни за что не примчался бы к нему без малого в десять часов вечера…

– Добрый вечер, Иван Петрович, с чем пожаловали? – бесцеремонно хватая его за руку, воскликнул архитектор.

– Простите меня, Август Августович, что поздно так… – выдохнул скульптор, останавливаясь на верхней ступеньке и растерянно оглядываясь, как обыкновенно делал, хотя приходил сюда чуть не каждую неделю, а то по два раза в неделю, и бывал здесь еще до отъезда Монферрана за границу. – Простите, но… но… я только что от Берда, из литейных мастерских. Мне там передали такое, что я поневоле тотчас к вам кинулся…

– С барельефами что-то?.. – Огюст побледнел.

Ему тотчас представились одно за другим несколько возможных несчастий. Как раз сейчас в мастерских Берда начиналась отливка первого из четырех грандиозных барельефов, которыми он собирался украсить фронтоны собора. Многофигурные скульптурные группы со множеством деталей длиною в шестнадцать саженей и высотою почти в две с половиной. Никогда в России не отливались подобные скульптуры. Монферрана беспокоила их отливка, и хоть он имел дело с литейщиками Берда множество раз, тревога его от этого не уменьшалась…

– Ради Бога, Иван Петрович… Да я же сам там был вчера еще. Все хорошо было. Неужто что-то стряслось? Говорите! И что вы на лестнице встали? Идемте в гостиную!

Говоря это, он тащил спотыкающегося Витали по коридору, испуганно заглядывая ему в лицо и сердясь, что тот не отвечает, а Витали ответить и не мог, потому что, вытолкнув первые свои слова, так и не сумел перевести после них дыхание. Наконец, уже на пороге гостиной, споткнувшись в последний раз и отвесив самый неуклюжий поклон хозяйке, он пролепетал:

– Да с отливкою у них все хорошо, сударь. Да только мне сказали, будто бы побывал там государь да и распорядился, чтобы все четыре барельефа вызолотили…

– А? Что?!

Монферрану показалось, что он ослышался.

– Вызолотили?! Как?! Целиком?!

– Ну да…

Огюст представил себе колоссальные бронзовые рельефы на фронтонах, горящие ослепительным огнем позолоты, и все это – под полыхающим огнем купола…

– Это же безумие! Безобразие!.. – вырвалось у него. – И… Отчего это он меня даже в известность не поставил?

Витали развел руками, при этом выронив свой цилиндр, который тут же был поднят подбежавшим привратником.

– Да вот уж так, Август Августович. Я сразу к вам. Вы один только с ним спорить и умеете.

– Да уж, что верно, то верно…

Лицо архитектора наливалось краской, он стиснул кулаки, метнулся было зачем-то к камину, потом круто развернулся и крикнул, как бывало у него в минуты самого большого напряжения, на весь дом:

– Алеша!!! Мундир мой, и поскорее! Я немедленно иду во дворец!

– Анри, опомнись! – Элиза стремительно заступила ему дорогу. – Алеша в театре, это во-первых. Во-вторых, сейчас без четверти десять. Куда ты пойдешь?!

– Ничего! – Блеск в глазах его не предвещал ничего хорошего, это испугало и Элизу, и Витали, начавшего уже сожалеть о своей поспешности. – Ничего, я знаю, там очередной бал сейчас… Вот я в кои веки раз тоже на балу побываю. Если у их величества настроение хорошее, он скорее меня послушает.

И, уже ринувшись вон из гостиной, он в сердцах обернулся на пороге и прорычал, кажется начисто позабыв, что Витали прекрасно понимает по-французски:

– Я ему покажу позолоту! Ах ты… неуч!

– Август Августович, голубчик, не делайте глупостей! – закричал перепуганный скульптор, порываясь догнать Монферрана.

Но Элиза покачала головой:

– Уже не удержите… Да вы не бойтесь: пока он дойдет до дворца, у него пыл уляжется, и уж он найдет как говорить и что… Хотите чаю?

– Елена, голубушка, спустись, прошу тебя, туда, к ним, да спроси потихоньку у матушки, когда думают гости разойтись, и, ежели не скоро, попроси хотя бы, чтоб дети шли наконец к себе. Что же они так там и будут?..