Ирина Измайлова - Собор. Роман о петербургском зодчем [litres]

– А я – сын берейтора и бывший кавалерист. Нет, Лиз, даю тебе честное слово! И вечером поедем кататься. И пусть нам завидуют! Тебе – за карету, а мне – за то, что у меня такая жена-красавица.

В награду за эти слова и в виде утешения за все горести прошедшего дня Элиза одарила Огюста одним из тех поцелуев, что вот уже шесть лет подряд заставляли его терять голову. Он все пытался и не мог постичь тайну этих поцелуев.

Поздним вечером, когда Элиза уже заснула, он потихоньку прошел в свой кабинет и открыл верхнюю часть секретера. Там, в плоской сандаловой шкатулке, лежали деньги, которые он откладывал для расплаты с ростовщиками. Очередная выплата должна была состояться через месяц, и Огюст стал в уме прикидывать, как лучше договориться об отсрочке и с которым из кредиторов – их оставалось двое.

Пересчитав деньги, он обнаружил, что их больше, чем он рассчитывал. В шкатулке за четыре месяца накопилось тысяча сто рублей. Ростовщикам он думал отдать семьсот, остальные потратить на книги.

Подумав, архитектор оставил три сторублевые бумажки в шкатулке, другие восемь засунул в бумажник. Восьмисот рублей может не хватить, но, в конце концов, коляску можно купить и в рассрочку, заплатить, скажем, две трети, остальные после, так многие делают.

За порогом кабинета Монферран наткнулся на Алексея. Слуга выковыривал из подсвечника, стоявшего на крышке фортепиано, оплавленный огарок свечи. Рядом лежала новая свечка.

– Давно менять пора, – деловито проговорил Алексей и искоса поглядел на бумажник в руке хозяина.

– Тебе денег надо? – усмехнувшись, спросил Огюст.

– Рублик бы…

– Зачем?

Алеша наморщил лоб.

– Башмаки бы… – выдавил он. – Эти-то течь стали. А осень ведь.

– Послушай, Алеша. – Монферран опять готов был вспылить, но взял себя в руки. – Ты не думай, что я потерял память. Я две недели назад тебе дал на башмаки пятьдесят копеек. Выходит, ты их уже сносил?

Слуга засопел и молча уставился куда-то в стену. Его выступающие скулы покрылись румянцем.

– Ну? – Огюст вытащил из бумажника рубль и помахал им перед носом Алексея. – На что тебе, а? Ведь не для себя просишь, я знаю.

Алексей умоляюще посмотрел на хозяина:

– Август Августович, вы ее знаете… Вдова, что к Элизе Эмильевне иногда чай пить ходит. Внизу-то напротив живет. У нее сынок лихорадкой мучается, а дрова кончились…

– Ах, сукин сын, ты что же делаешь! – вырвалось у Огюста. – Ты ведь и раньше, значит, ей на свои деньги дрова покупал! А теперь вот жалованье стало маленькое, так и не хватает… А на себя хоть копейку тратишь? Сам без башмаков! Всему двору помочь хочешь? Или всему свету? Филантроп!

– За что ж вы, Август Августович, так-то ругаетесь? – обиделся парень. – Я ж прошу, не краду…

– Еще б ты крал! И так на меня не смотри! Думаешь, мне не стыдно, что ты последнее время мне за суп с лапшой служишь?

– Я б вам и за корку хлеба служил! – буркнул Алексей. – В деньгах ли дело? А людям надо помогать, сами знаете. Господь велел.

Огюст рассмеялся:

– Неопровержимо! На, держи свой рублик. И еще один на башмаки, купи все-таки. И больше у меня в этом месяце не проси. У меня нет, понял?

– Понял, – кивнул Алексей, радостно зажимая деньги в кулаке.

– И брось всех жалеть! Все тебя не пожалеют.

Огюст собирался уже выйти из гостиной, но его догнали неожиданные слова Алеши:

– А итальянца-то вы сегодня зря поколотили, сударь…

Монферран резко обернулся:

– Тебе какое дело? Хватит того, что ты в меня вцепился, как клещ, чуть в грязь не свалил. Грубиян!

– Да что ж делать было? – Алеша грустно смотрел на хозяина. – Простите, ради Бога! Ну а кабы вы его сильно покалечили? А он не виноват ведь… Я там с рабочими разговаривал…

– Опять во все лезешь! – Огюст едва сдержался. – Не виноват он, да? А воровал кто? Я?!

– Может, и он, – сказал Алексей. – Да вы ж его не за то… А сгрубил он со страху да с горя. Беда у него.

– Какая беда? – глухо спросил Монферран. – Ты у всех беду найдешь.

– Жена у него при смерти, Август Августович. Который год болеет. Холода ей, верно, здешние вредны. Итальянка тоже, из Рима… Он на лечение ее все деньги тратил, сам чуть не впроголодь жил, хоть и получают такие мастера, сами знаете, немало. Дочка их в услужение пошла тринадцати годков, чтоб отцу помочь. А жене все хуже да хуже. Доктор сказал: надо жену в Италию отправить, а не то конец! А этот Карлони-то, он любит ее… Вы уж его только с места не гоните! Он плохо работал потому, что ни про что уже и думать не мог. И своровал, верно, только ради того, чтоб спасти жену! Не губите человека! Он ведь плакал даже, Август Августович…

– Плакал? – глухо переспросил Монферран, вдруг ясно представив себе мастера Карлони плачущим.

– А как же! – Алексей заговорил еще поспешнее, стремясь закрепить произведенное впечатление. – Мне каменщики рассказывали. Плачет и бормочет: «Прогонит меня француз, так я в Неве утоплюсь. Куда мне деваться? Пойду в ноги ему упаду, чтоб не гнал!» А они ему: «Иди-иди, он об тебя вторую палку сломает!» Народ-то злой! Ну он и еще сильнее заплакал. «Пусть, – говорит, – покалечит лучше, да только не выгоняет!»

– Жестокие люди! – прошептал Монферран, кривясь, как от боли. – Впрочем, я тоже жесток. Иди, иди, Алеша, спи и будь покоен. Я его не выгоню. Честное слово.

Измученный событиями этого дня, он не мог уснуть часов до трех ночи, а уснув так поздно, и проснулся позже обычного, часов около десяти.

Взглянув на часы, он вскочил с постели, кинулся умываться, накричал на Алексея за неполный кувшин воды и мятое полотенце, не стал завтракать, а проглотил наспех чашку чая, оделся, побрился и причесался с такой быстротой, точно делал это, собираясь в боевой поход, затем заметался по гостиной в поисках своей трости, но тут же вспомнил, куда она делась…

Без десяти одиннадцать он вылетел из дому, едва успев поцеловать Элизу, и бегом направился на строительство.

В одиннадцать он вошел в конторский сарайчик, расположенный вблизи неразобранных алтарных стен. Ему хотелось посмотреть записи мастеров об израсходованных материалах.

В сарае было человек шесть мастеров и подрядчик Крайков, строитель рабочих бараков. Все разом обернулись к архитектору и уставились на него, оторвавшись от своих дел. Но ни лицо, ни взгляд, ни походка Огюста – ничто не выдавало пережитого им смятения.

– Доброе утро, господа! – сказал Монферран с порога.

Все сразу закивали головами, здороваясь и с почти нескрываемым любопытством ожидая, что будет дальше, ибо в сарайчике, как нарочно, оказался в это время и мастер Карлони. Он стоял в глубине, возле стола, склонившись над раскрытой книгой для записей, и при появлении архитектора сразу склонился еще ниже, как-то весь пригнулся, будто хотел залезть под стол.