Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

Она помогла юноше подняться, взяла его под руку и повела к третьему вагону.

Погода снова наладилась, во всяком случае, Катя думала, что та хмурость, которая ползала по небу всю последнюю неделю, теперь выглядела не так уж и хмуро. И раненые стали менее капризны. Лица посветлели, разгладились. Катя ходила по вагонам, проверяла, всё ли в порядке, всех ли разместили, нет ли жалоб. Черешков сделал ей замечание по поводу санитаров, дескать, ходят расхристанные, но Катя сказала, что санитары не её забота. Андрей Петрович взялся выговаривать, что старшая сестра должна следить за всем персоналом. Катя улыбнулась и впредь пообещала следить за санитарами тоже, и вернулась в перевязочную. Настроение было радостное, хотелось петь, и она начала мурлыкать под нос мотивчик модного романса.

Шаркая сапогами, зашёл Бескаравайный.

— Катерина Лександровна, там гражданских принесло. Пускать?

Катя обернулась.

— Что значит «принесло»?

Бескаравайный растеряно втянул голову в плечи.

— А кто ж их знает? Я не знаю.

— Правильно говорить: пришли.

— Так ить приходют по охотке, а тут явно принесло. Плачут. Да ты сама глянь, дочка.

Объяснять Бескаравайному правила русского языка, и уж тем более правила этикета не было смысла. Катя неоднократно зарекалась не делать этого, и каждый раз забывала о своих зароках, а санитар просто не воспринимал её объяснений.

— Так пускать что ли? А то я могу и не пускать.

— Пускайте. По одному.

До обеда Катя осматривала гражданских. Очередь выстроилась длинная, и на помощь пришёл Черешков. Слава богу, справились. Во втором часу дня поезд тронулся в обратный путь. Катя опустилась на диван. Ещё нужно было заполнить бумаги, выписать назначения. Всю бумажную работу Черешков свалил на неё, но Кате это даже нравилось, а Черешков, пользуясь её безотказностью, всё чаще стал поручать ей приём больных. Порой Кате приходилось выполнять работу земского фельдшера, и это всё чаще наводило её на мысли о том, чтобы по окончании войны поступить на медицинский факультет и освоить профессию врача.

Катя потянулась, повела плечами. Как она устала! Но сегодня эта усталость, слава богу, исходила из работы, а не из бесконечных метаний и дум о судьбе Толкачёва. Наконец-то можно немного успокоиться и подумать о чём-то другом, например…

— Позволите?

В перевязочную вошёл Звягин: ладный, подобранный, сапоги начищены до блеска — хоть сейчас на бал. Но от него всё так же пахло махоркой, и Катя с трудом сдержалась, чтоб не поморщиться.

— Что вам угодно?

— Вот, решился сделать вам презент, — он положил на стол перед ней потёртую коробочку из серого картона. На выцветшей этикетке угадывались очертания кокошника и яблок.

— Что это?

— Сделайте милость, откройте.

В голосе слышалось самодовольство. Катя приоткрыла коробку. Внутри, присыпанная сахарной пудрой, лежала пастила. От её вида во рту моментально появился кисловато-яблочный привкус, так хорошо знакомый с детства. Господи, как она соскучилась по этому вкусу!

Катя закрыла коробку и чуть отодвинула её от себя.

— Благодарю, господин полковник, но это лишнее.

— Мне стоило немалого труда отыскать сие лакомство в этом захолустье.

— Вы напрасно трудились, я не ем сладкого.

— Очень жаль. Но вы можете передать пастилу раненым. Думаю, она им пойдёт на пользу.

— Так и поступлю, спасибо. А теперь, если вы позволите, мне нужно заполнить реестры.

— Конечно, я уже ухожу. Однако хочу, чтобы вы знали, уважаемая Екатерина Александровна: я так просто не сдаюсь.

— Очень хорошее качество. По нынешним временам оно, несомненно, пригодится. Особенно в бою с большевиками.

Звягин без сомнения почувствовал её колкость, но лишь улыбнулся и, поклонившись, вышел.

Толкачёв стоял в глубине арки за мешками с мороженым картофелем и смотрел на Катю. Она разговаривала с молодой парой. Мужчину Толкачёв встречал ранее под Кизитеринкой — поручик Давыдов, девушку увидел сегодня впервые. Оба прибыли с артиллерийской батареей и, кажется, были помолвлены. Впрочем, какая разница помолвлены или нет. В конце концов, любовь это чувство для двоих, и лезть в него третьему не годится. Толкачёву хотелось смотреть только на Катю. И думать только о ней. Разговаривая с подругой, Катя хмурила брови и прятала ладони в широкие рукава пальто, как в муфту. Это казалось настолько удивительно наивным, что вызывало… Он не мог понять, что это вызывало, но смотреть на неё хотелось не отрываясь.

Он мог подойти к Кате, поздороваться, поинтересоваться делами. Ничего предосудительного в этом не было, наоборот, выглядело бы как элементарная вежливость. Но последняя их встреча закончилась не самым лучшим образом. В ту ночь он просто бросил Катю на пороге лазарета. Он должен был говорить о ней, о её глазах, а вместо этого заговорил о билетах на утренний поезд. Поступок глупый, некрасивый, и теперь Толкачёв боялся, что Катя проигнорирует его или, в лучшем случае, кивнёт сухо. А ему нужен был взор, в котором радость мешалась с гордостью, ибо только в этом случае он мог быть уверен, что отношения их смогут развиваться дальше и выйти, наконец, из замкнутого круга недомолвок. Господи, как просто было с Ларой! Обмен взглядами, несколько затуманенных обоюдным желанием фраз и поездка на авто по ночному городу. Почему здесь не может быть так же?

Катя вернулась на платформу. Толкачёв вытянулся, привстал на цыпочки. Катя прошла вдоль состава, осматривая раненых, потом взяла одного под руку, повела к вагону. Толкачёв узнал Черномордика. В боях за Таганрог ни одна пуля не задела юнкера, но, видимо, что-то затронуло душу. Она как будто сломалась. Что-то в ней повернулось не так, или не туда, или потерялось — маленький невесомый винтик, без которого душа не может оставаться прежней. Ни в Марцево, ни здесь в Безсергеновке Черномордик никак себя не проявлял, лишь сидел, забившись куда-нибудь в угол, молча пил, молча ел, почти не спал. В своей безучастности он походил на Кашина, и Толкачёв просил Родзянко приглядывать за ним. Ещё один самоубийца никому не был нужен.

Теперь за ним будет приглядывать Катя. Лучшего и пожелать трудно.

— А, это вы, Толкачёв, — раздался знакомый голос. — То-то я вижу шинель приметная. Вы ещё и погоны надели? Мне кажется, это лишнее.

Толкачёв напрягся: Звягин. Вот уж кого он хотел встретить менее всего. Полковник был в приподнятом настроении, даже улыбался.

— Я слышал, вы снова отличились? Почему-то я ожидал подобного. У вас тяга губить нашу молодёжь. Очень жаль, что Марков не дал мне довести ваше дело до решительного финала.

— Вы снова по мою душу, господин полковник?