Саймон Скэрроу - Римский орел. Орел-завоеватель

— Боюсь, что я не смогу выдвинуть против трибуна Вителлия никаких обвинений, — заявил Веспасиан. — Ваших показаний для этого недостаточно.

Макрон ощетинился, едва сдерживая ярость.

— Центурион, я знаю таких людей, как он. Ты говоришь, что трибун пытался перебить твоих людей и завладеть сундуком с казной. Это задание было секретным, совершенно секретным. Полагаю, о содержимом сундука знали только я, ты, присутствующий здесь молодой человек и, конечно, Вителлий. Даже если сейчас сундук опечатан, снабжен надежной охраной и находится на пути в Рим, чем меньше народу знает о его существовании, тем лучше. Император заинтересован в сохранении тайны, и никто не поблагодарит нас за предание ее огласке — а ведь предъявлять обвинения Вителлию придется публично, в суде. Кроме того, не знаю, осведомлен ты на этот счет или нет, его отец — близкий друг императора. Нужно мне говорить что-то еще?

Макрон поджал губы и покачал головой.

Веспасиан выдержал паузу, чтобы центурион и оптион основательно уяснили суть его слов. Его самого не радовало, что Вителлий вышел сухим из воды, но тут ничего нельзя было поделать. Помимо сказанного у легата имелись и другие основания не давать хода обвинению, но такие, какими он ни за что и ни с кем бы не поделился. Помимо обязанностей старшего трибуна Вителлий нес также тайную службу, являясь шпионом и соглядатаем самого императора, подотчетным главному императорскому секретарю Нарциссу. Узнай Нарцисс, что Вителлий пытался провести его, дни трибуна были бы сочтены. Но Вителлий сумел позаботиться о том, чтобы Нарцисс никогда этого не узнал. Во всяком случае, от Веспасиана.

Собирая сведения о степени преданности как старших, так и младших чинов Второго легиона императору, Вителлий выяснил, что супруга легата, Флавия Домитилла, причастна к заговору, имевшему целью свержение императора.

На какое-то время Вителлий и Веспасиан оказались в зависимости друг от друга. Каждый располагал информацией, гибельной для другого, если она дойдет до ушей Нарцисса, и поэтому обоим было предпочтительнее держать языки за зубами.

Спохватившись, что он уже некоторое время с отсутствующим видом смотрит на подчиненных, Веспасиан торопливо сменил тему, заговорив о непосредственной причине, по которой к нему были вызваны Макрон и Катон:

— Центурион, у меня есть нечто, что должно тебя обрадовать.

Потянувшись к краю стола, Веспасиан взял маленький пакет, завернутый в шелковую ткань, бережно развернул шелк и извлек крученое золотое ожерелье. Мимолетно остановив на нем взгляд, легат поднял украшение, чтобы его можно было лучше рассмотреть в тусклом свете масляных ламп, и спросил:

— Узнаешь эту вещицу, центурион?

Макрон покачал головой:

— Прошу прощения, командир, но…

— Ну что ж, это неудивительно. Когда ты мог видеть эту вещь, тебе, надо думать, было не до побрякушек. У бриттов такое ожерелье является отличительным знаком вождя. Оно принадлежало некоему Тогодумну, к счастью уже покойному.

Макрон рассмеялся, неожиданно вспомнив, что это ожерелье и впрямь облегало шею огромного бритта, убитого им несколько дней назад.

— Держи!

Веспасиан кинул ожерелье, и Макрон, захваченный врасплох, неловко его поймал.

— Маленький знак благодарности легиона из моей доли трофеев. Ты заслужил его, центурион. Ты завоевал его, так что носи с честью.

— Есть, командир, — ответил Макрон, рассматривая награду.

Переплетающиеся полоски золота поблескивали в колеблющемся свете, и каждая из них причудливыми завитками обвивала большой, сверкающий, как омытая кровью звезда, рубин. Макрон прикинул вес ожерелья, и, когда произвел в уме приблизительный подсчет его стоимости, глаза центуриона расширились.

— Командир. Я не знаю, как мне благодарить…

Веспасиан отмахнулся:

— Ну и не надо. Как я сказал, ты его заслужил. Что касается тебя, оптион, мне нечего предложить тебе, кроме моей благодарности.

Катон покраснел, его губы дрогнули от обиды, и легат едва не расхохотался.

— Правда, юноша, у меня для тебя ничего ценного нет. Но кое у кого есть. Или, правильнее сказать, было.

— Командир?

— Ты в курсе, что главный центурион Бестия скончался от ран?

— Так точно, командир.

— Прошлой ночью, еще оставаясь в сознании, он при свидетелях захотел огласить свое устное завещание. И попросил меня быть его душеприказчиком.

— Устное завещание?

Катон решительно не понимал, какое отношение к нему может иметь последнее волеизъявление ветерана.

— В присутствии свидетелей любой солдат может дать устное распоряжение относительно того, как распределить принадлежащее ему имущество после его кончины. Это скорее традиция, но соблюдается она столь же неукоснительно, как и писаные законы. Похоже, Бестия хотел, чтобы ты унаследовал кое-что из его вещей.

— Бестия? — воскликнул Катон, как громом пораженный. — Бестия пожелал сделать меня своим наследником? Но почему? Он и вида-то моего просто на дух не выносил.

— Бестия сказал, что видел, как ты дрался. Как ветеран, без доспехов, в одном шлеме и со щитом. Действовал именно так, как он тебя обучал. Признал, что заблуждался на твой счет. Считал тебя глупцом и трусом, а оказалось, что и то и другое неверно. Он сказал, что таким учеником, как ты, можно гордиться, и хотел, чтобы ты об этом узнал.

— Он так и сказал, командир?

— Именно так, сынок.

Катон открыл рот, но не нашел нужных слов. Все это казалось невозможным, абсурдным. Получалось, что он, Катон, со всем его воспитанием и образованием, ничего не смыслит в людях, раз уж все время считал бессердечным, злобным тупицей умного и справедливого человека.

— А что он оставил мне, командир? — выдавил наконец из себя юноша.

— Сам узнаешь, сынок, — ответил Веспасиан. — Тело Бестии еще в лазаретной палатке, со всем, что было при нем. Лекарский помощник знает, что тебе отдать. На рассвете мы предадим покойного огню. Вы свободны.

Выйдя от легата, Катон, меньше всего на свете ожидавший оказаться наследником Бестии, присвистнул от изумления, в то время как центурион был полностью поглощен тем, что вертел в руках и разглядывал драгоценное ожерелье. Они молча направились к лазаретной палатке, и лишь на подходе к ней Макрон наконец поднял глаза на своего долговязого оптиона.

— Что ж. Интересно, что оставил тебе Бестия.

— Не имею ни малейшего представления, командир, — смущенно прочистив горло, пробормотал Катон.

— Ясное дело, что не имеешь. Я и сам в жизни бы не подумал, что старина Бестия способен на такой жест. Вроде бы уж он-то всегда был на виду, весь как на ладони, но сколько я ни служу под орлами, ни разу не слышал, чтобы он расчувствовался. Видать, парень, ты произвел на него сильное впечатление.