Эрик Джагер - Последняя дуэль. Правдивая история преступления, страсти и судебного поединка

По его словам, преступление произошло «точно так как следует из показаний и утверждений Маргариты, ее показания правдивы и обоснованы» [17] Преступление могло быть совершено только в четверг, 18 января, в день, когда Николь де Карруж уехала из Капомениля, чтобы присутствовать на судебном заседании, дата которого известна. Поэтому суд мог не принимать в расчет слова Ле Гри о том, что Карруж не смог назвать точную дату преступления. Но известны случаи, когда дела в суде проигрывали из-за несоблюдения формальностей. Согласно указу 1306 года, феодал, требующий проведения судебного поединка должен точно указать дату и время предполагаемого преступления, и Ле Гри, возможно, рассчитывал на это требование в надежде, что суд сочтет иск рыцаря неправомерным. .

Карруж настаивает на том, что его жена говорит правду, и сам факт преступления очевиден. Ведь рассказав о преступлении публично, Маргарита, которую сам Ле Гри назвал «благонравной и честной» обрекла себя на «вечное осуждение» общества. И потом как она могла оставаться в своих показаниях «такой последовательной и твердой, ничего в них не меняя, если бы указанное преступление не произошло на самом деле?»

Наконец, Карруж обращает внимание на сомнения Ле Гри в том, что можно было так быстро проскакать на лошади из Аржантана в Капомениль по плохим зимним дорогам и совершить преступление. Рыцарь замечает, что Ле Гри «богатый человек, в распоряжении которого всегда достаточно хороших лошадей», и потому он вполне мог проделать путь из Аржантана в Капомениль и обратно «за короткое время».

Еще одна проблема, о которой видимо не упомянули в суде ни Карруж, ни Ле Гри, но которая потенциально могла влиять на ход дела и по мере того, как шло расследование, становилась все более очевидной: беременность Маргариты.

Мы не можем точно знать, от кого она забеременела — от Карружа, Ле Гри или кого-то еще. Но поскольку в первые пять-шесть лет брака Маргарита была бездетной, а потом забеременела примерно в январе 1386 года и родила осенью того же года, весьма возможно, что ребенок был от Жака Ле Гри.

Но судьи парижского парламента вероятно считали, что Маргарита не могла забеременеть в результате изнасилования. Согласно широко распространенной в те годы медицинской теории, основанной на учениях древнеримского врача Галена (примерно 200-й год н. э.), женское «семя», необходимое для зачатия также, как и мужское семя, высвобождалось только если у женщины был оргазм. А значит, «женщина не могла забеременеть, если участвовала в совокуплении против своей воли». Это убеждение было очень крепким в Средние века, и даже «закон признавал, что изнасилование не может привести к беременности».

Это убеждение полностью противоречит современному знанию, но в Средние века оно поддерживалось во многом благодаря желанию знатных семей защитить свою родословную, не допустить появления нежелательного родства.

Наследование зависело от отцовства, а отцовство — от честного слова женщины или доверия между мужем и женой. Супружеская измена представляла достаточный риск для родословной знатного семейства, поэтому идея о том, что секс без согласия, или изнасилование, может привести к появлению незаконнорожденных детей и еще больше испортит родословную, казалась слишком ужасной и недопустимой. Считалось немыслимым, что мужчина мог изнасиловать чужую жену, и самим преступлением еще и повесить на жертву и ее мужа нежеланного и незаконнорожденного ребенка.

Учитывая верования того времени, суд счел бы более вероятным, что Маргариту не изнасиловали, а у нее была связь по взаимному согласию с третьим мужчиной, от которого она и забеременела, изменив мужу. Ле Гри даже мог использовать беременность Маргариты, доказывая собственную невиновность — мол, она обвинила его в изнасиловании, чтобы скрыть преступную связь с другим мужчиной.

Но у Карружа на это был неопровержимый ответ: его жена забеременела от него, когда он вернулся из-за границы; они не виделись шесть месяцев и жаждали возобновить супружеские отношения. Оруженосец не смог бы это опровергнуть, хотя и заявлял, что Карруж вел себя агрессивно с женой, и в таком несчастливом браке не могло родиться детей, о чем говорят пять или шесть бездетных лет. Ле Гри ни разу не упомянул про беременность Маргариты в своей защитной речи, возможно, потому, что он или его проницательный адвокат сочли эту стратегию слишком рискованной.

Что думал по этому поводу Жан де Карруж, или о чем могла знать и что чувствовала сама Маргарита — отдельная тема. Мог ли Карруж не принять в расчет распространенную тогда теорию, исключавшую зачатие при изнасиловании, и подозревать, что ребенок Маргариты не его? Переживала ли Маргарита, понимая, что возможно вынашивает ребенка своего насильника? Или же супруги успокоились, поверив популярной теории, и убедили себя том, что Ле Гри, который напал и изнасиловал Маргариту, не может вдобавок к этому гнусному преступлению повесить на них еще и своего незаконнорожденного отпрыска?

В июле-августе, по мере того как продвигалось расследование, произошло несколько любопытных событий. В конце июля курьер по имени Гийом Беренжер прибыл в Париж и доставил в парламент запечатанный конверт с двумя письмами, «касающимися госпожи Карруж и Жака Ле Гри». В Париж курьера отправил судебный исполнитель города Кана Гийом де Мовине. Он также просил курьера передать судьям «на словах еще некие секретные обстоятельства, о которых не следует упоминать письменно».

Курьерская квитанция о расходах на тонких полосках пергамента сохранилась, но сами письма исчезли. Не суждено нам узнать и о тех секретных обстоятельствах, о которых курьера просили рассказать устно. Но Гийом де Мовине, приказавший срочно отправить эти письма в Париж, был тем самым судебным исполнителем, к которому в день предполагаемого преступления госпожа Николь да Карруж приезжала в Сент-Пьер-сюр-Див. Ранее граф Пьер Алансонский написал в Париж, чтобы не дать хода апелляции Карружа. Вероятно, эти новые письма были еще одной попыткой помешать ходу дела и заставить суд усомниться в показаниях Маргариты.

Примерно в это же время в парижский парламент вызвали Адама Лувеля, предполагаемого сообщника Ле Гри. Несколькими месяцами ранее Лувеля арестовали и допросили по приказу графа Алансонского, но тогда суд графа оправдал Ле Гри, а вместе с ним и его соучастника. Теперь суд снова хотел видеть Лувеля. В письме от 20 июля судьи требуют гарантировать его приезд в Париж.

Через два дня, 22 июля, в воскресенье, Лувель предстал перед королем Карлом в Венсенском замке. В формулировке обвинения от 9 июля Лувель уже был упомянут Карружем в качестве сообщника Ле Гри. Вероятно, Лувель сильно нервничал, так как не знал, как обернется дело теперь. Когда он прибыл в огромный замок под Парижем, вошел в главную башню, его проводили наверх к королю в зал совещаний. Там Лувель столкнулся с оруженосцем по имени Томан дю Буа, кузеном Маргариты. В присутствии короля, его дядей и придворных разгневанный Томан обвинил Лувеля в нападении на госпожу Карруж, а потом бросил на пол перчатку и вызвал его на дуэль. Томан также заметил, что, если Лувель будет отрицать обвинения и при этом откажется сражаться с ним, это следует рассматривать как признание вины. В этом случае его надо взять под стражу и ждать пока он во всем сознается. Этот второй вызов на дуэль случился меньше, чем через две недели после первого. Внезапно, появилась перспектива проведения не одного, а двух поединков.