Эрик Джагер - Последняя дуэль. Правдивая история преступления, страсти и судебного поединка

Другая основная версия, которая получила распространение еще во времена конфликта, состоит в том, что Маргарита солгала и обвинила Ле Гри намеренно, но она тоже очень шаткая. Согласно этой версии, Маргарита придумала историю с изнасилованием, либо чтобы скрыть супружескую неверность, либо ее вынудил это сделать муж, чтобы у него появился повод отомстить сопернику. Именно такое объяснение выдвигал Ле Гри в свою защиту.

Но здесь тоже есть одна неувязка, поскольку в обвинении фигурирует и Лувель. У Маргариты не нашлось ни одного свидетеля, кто бы мог подтвердить ее показания. И если предположить, что ее история о нападении и изнасиловании была предумышленной ложью, то, обвиняя ко всему прочему еще и Лувеля, она очень сильно рисковала.

Ведь чем сложнее рассказ, тем легче его оспорить. Включив Адама Лувеля в показания, она только усложнила себе задачу убедить суд в истинности своих обвинений.

В судебных записках сохранилось только алиби Ле Гри, но если у Лувеля были бы свидетели, которые бы заявили, что он на момент преступления находился в другом месте, их показания еще сильнее содействовали бы оправданию Ле Гри, также как и алиби Ле Гри помогло бы оправдать Лувеля. Два алиби оспорить сложнее, чем одно, а двух подозреваемых труднее обвинить нежели одного, если только не настроить их друг против друга. Но по тем скудным сведениям, что до нас дошли, Адам Лувель ни в чем не сознался даже под пытками.

Итак, версия о том, что Маргарита обвинила неумышленно не того человека, и осознала свою ужасную ошибку позже, когда истинный преступник сам во всем признался, похожа на миф, выдуманный в эпоху рыцарства, чтобы спасти честь женщины и объяснить то, что многие тогда считали жестокой судебной ошибкой. Другая и гораздо менее утешительная версия о том, что Маргарита сфабриковала обвинения против Ле Гри или сама, или по настоянию мужа, перекликается с вердиктом графа Алансонского, который пришел к выводу, что изнасилование женщине «просто приснилось». Эта версия тоже представляется сомнительной. Тем не менее легенда о том, что Жака Ле Гри ошибочно обвинили в преступлении, и он несправедливо погиб, а настоящий преступник нашелся позже, когда уже ничего нельзя было изменить, прижилась сразу и со временем стала еще популярнее.

В XVIII веке легенду о ложном обвинении и запоздалом признании подхватили идеологи эпохи Просвещения и использовали ее, бичуя варварские нравы и суеверия Средневековья. Они осуждали судебные дуэли в целом и указывали на дуэль Карружа — Ле Гри как на яркий пример подобного безумия. Дело удостоилось краткого упоминания в Энциклопедии Дидро и д’Аламбера (1767). В ней снова говорится о том, что оруженосца обвинили по ошибке, а настоящего преступника нашли позже. Вольтер тоже упоминает знаменитый поединок, желая показать, что судебная дуэль сама по себе являлась «неопровержимым преступлением», которое необъяснимым образом поощрял закон.

В XIX веке легенда о несправедливом приговоре Жаку Ле Гри и его гибели получила новую жизнь благодаря таким популярным историкам того времени как Луи Дюбуа. В 1824 году он издал краткую историю Нормандии, где несколько страниц посвящены делу Карружа — Ле Гри. В его книге, фактически адаптации «Хроник Сен-Дени», госпожа Карруж обвинила Ле Гри по ошибке и осознала это гораздо позже, когда объявился «настоящий виновник преступления». Это был «оруженосец, несомненно, имевший некоторое внешнее сходство с несчастным Ле Гри». Дюбуа заканчивает рассказ, несколько приукрасив уже известную развязку. Он пишет, что «отчаявшись и желая во чтобы то не стало наказать себя за дерзкое обвинение, женщина ушла в монастырь.

Она умерла в раскаянии и печали, безутешная от жестокой несправедливости, причиной которой стала она сама и за которую бы поплатилась, если бы Карруж проиграл бой».

Споры вокруг громкого дела ожесточались всякий раз, когда местные историки и специалисты по составлению родословных зачастую из личных интересов становились то на одну, то на другую сторону. В 1848 году Огюст Ле Прево опубликовал историю феода Сен-Мартен-дю-Тилль, которым некогда владел отец Маргариты. Ле Прево, много писавший об истории Нормандии, посвящает несколько страниц делу Карружа — Ле Гри и настаивает на том, что Ле Гри действительно напал на Маргариту и понес заслуженное наказание на дуэли. Ле Прево признает, что с тех пор вина Ле Гри много раз подвергалась сомнению, но замечает, что политика при дворе Карла VI, благожелательная по отношению к Ле Гри и очень предвзятая по отношению к Маргарите, повлияла на то, как историки тех лет и позднее трактовали эту историю, как правило не в пользу Маргариты.

Ле Прево порицает тех, кто распространял эту историю, и утверждает, что Ле Гри, будучи фаворитом и протеже графа Алансонского, был принят в Париже королем и его дядями «с благожелательностью, которую переняли многие историки того времени, а затем и их последователи, при этом даже не потрудившись хотя бы поверхностно рассмотреть дело, как это случалось и со многими другими историческими фактами, принимаемыми теперь за истину». Он также считает, что при дворе Карла VI мало кого бы «тронул возглас негодования женщины из провинции, которая едва ли могла рассчитывать на благосклонность, будучи дочерью старого предателя Робера де Тибувиля». Подводя итог, Ле Прево винит историков в бездумном распространении версии летописца «Хроник Сен-Дени», утверждавшем, что женщина ошиблась. Он настоятельно рекомендует заново прочесть первоначальные источники (приводя выдержки из них), в том числе записки Жана Ле Кока, адвоката оруженосца, «который, тщательно перечислив аргументы и той и другой стороны, намекает на перевес не в пользу своего клиента».

Противоположное мнение в 1880-е годы высказал Ф. Ле Гри Уайт, который утверждал, что является потомком Жака Ле Гри и отчаянно протестовал против позорной смерти своего предка, абсолютно незаслуженной, как он считал.

Ле Гри Уайт защищает своего предка, главным образом оспаривая ошибочные детали в отчете Фруассара, но, видимо, не ознакомившись с записями суда или записной книжкой адвоката оруженосца (к тому времени и тот и другой документ уже успели напечатать). Он сомневается, что оруженосец мог приехать и уехать с места преступления за то время, которым он располагал (хотя цифры, взятые из хроники Фруассара, неверны). Ле Гри Уайт справедливо замечает, что «никакой суд поединком не мог пролить больше света на то, что, учитывая характер дела, представлялось темным и неопределенным», но при этом считает старую легенду о том, что позже другой человек сознался в преступлении, «неоспоримым свидетельством» невиновности Ле Гри. Будучи добропорядочным представителем викторианской эпохи, Ле Гри Уайт считает, что Маргарита пострадала, но и при этом и она сама поступила несправедливо, по ошибке обвинив невиновного человека в ужасном преступлении. Ничто из вышесказанного не может убедительно свидетельствовать о невиновности оруженосца, но говорит о поразительной способности дела Карружа — Ле Гри вызывать жаркие споры даже пять веков спустя.