Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Из приличия Армануш удержалась от смеха, хотя едва ли могла вообразить картину уморительнее, чем Асия, исполняющая пируэты на международном соревновании по фигурному катанию.

– Потом они пробовали сделать из меня бегуна на длинные дистанции. Надо только тренироваться побольше, и из меня вполне может выйти чудо-спортсменка, достойная представлять Турцию на Олимпийских играх! Боже милостивый, вообрази меня, с таким бюстом, на марафонской дистанции!

На этот раз Армануш не выдержала и засмеялась.

– Знаешь, я ума не приложу, что эти спортсменки с собой делают, но они же все плоские, как доски. Наверное, мужские гормоны пьют, чтобы грудь сдулась. А женщины вроде меня не созданы для легкой атлетики. Это противоречит основополагающим законам физики. Смотри, тело движется вперед и ускоряется в соответствии с законом ускорения. Ускорение пропорционально вызывающей его силе и совпадает с ней по направлению. И что же происходит? Буфера тоже ускоряются, но двигаются в собственном ритме, совершено некстати, вверх-вниз и в итоге тебя тормозят. Первый закон Ньютона плюс закон всемирного тяготения. Никаких шансов на победу. Страшный конфуз, – горячо добавила Асия. – Славу богу, этот этап мы быстро прошли! Затем я брала уроки рисования. Более того, меня до недавнего времени гоняли на балет, пока мама не узнала, что я все равно прогуливала, и махнула на меня рукой.

Армануш кивнула с видом человека, узнающего в рассказе другого детали собственной жизни. Она на себе испытала, что такое всепоглощающая любовь тетушек, но ей было как-то неловко об этом говорить. Вместо этого она спросила:

– Слушай, я никак не пойму, эта дама, с которой вы меня встретили в аэропорту, та, с кольцом в носу… – Армануш хихикнула, но взяла себя в руки. – Зелиха… это же твоя мама? Но ты зовешь ее тетей, правильно?

– Да, правильно. Это может сбить с толку. Я сама иногда путаюсь, – сказала Асия и закурила первую за этот день сигарету.

Она уже успела заметить, что Армануш не выносит табака. Асия еще не совсем разобралась в новой подруге, но уже записала ее в разряд воспитанных девочек. Если в ее пристойном стерильном мире закурить сигарету – преступление, то как же она сможет принять другие привычки своей хозяйки? Она выпустила дым в сторону как можно дальше от Армануш, но ветер легко принес его обратно.

– Я и не помню, когда начала называть мать тетушкой, сколько мне лет было. Может, с самого начала. – Асия говорила почти шепотом, но глаза у нее горели. – Понимаешь, меня растили все эти тетушки, и каждая играла роль матери. Моя беда в том, что я в каком-то смысле единственная дочь четырех женщин. Тетушка Фериде, как ты, наверное, могла заметить, несколько ку-ку, она никогда не была замужем. Она сменила кучу работ; в маниакальной фазе, например, была потрясающей продавщицей. Тетушка Севрие была очень счастлива в браке, но овдовела и вместе с мужем потеряла единственную отраду в жизни. После этого она всецело посвятила себя преподаванию отечественной истории. Между нами, я думаю, она просто не любит секс и питает отвращение ко всем потребностям человеческого тела. Еще есть старшая сестра, тетушка Бану. Она соль земли. Формально она замужем, но почти не общается с мужем. У нее случилось страшное несчастье: было два чудесных мальчика, и оба умерли.

Армануш тяжело вздохнула, не зная, что сказать на это.

– Меня не удивляет, что тетушка Бану ищет утешения у Аллаха, – добавила Асия, играя бусами. – Короче, суть в том, что меня с рождения окружали четыре тетушки-мамочки или мамочки-тетушки. Надо было или всех называть мамой, или мать – тетушкой Зелихой. Последнее оказалось как-то проще.

– А ей не было обидно?

Асия вдруг оживилась, заметив проплывавший в открытом море ржаво-красный грузовой корабль. Она любила смотреть на проходившие вдоль Босфорского пролива суда. Ей нравилось воображать, как живется команде, нравилось видеть свой город глазами моряка, который всегда в пути, у которого нет ни порта назначения, ни потребности сойти на сушу.

– Обидно? Нет, что ты. Она же в девятнадцать лет забеременела. Может, это странно звучит, но я думаю, ей даже легче, что я не зову ее мамой. Они все были как бы мои тетушки, и окружающим был не так заметен ее грех. Не было блудной матери, не на кого пальцем показывать. Вообще-то, я не исключаю, что изначально они сами меня к этому подтолкнули, а потом я привыкла и уже не могла называть ее иначе, как тетушка.

– Она мне понравилась, – сказала Армануш, а потом смущенно осеклась. – Ты сказала грех, какой грех?

– Ну, она родила внебрачного ребенка. Моя мать… – Асия наморщила нос, подыскивая подходящее слово. – Позор нашей семьи. Этакая воинственная бунтарка принесла в подоле.

Мимо проплыл российский нефтяной танкер, на берег накатывались мелкие волны.

– Да, я заметила, что отец вроде отсутствует, но подумала, что он умер или что-то типа этого, – запнулась Армануш. – Мне очень жаль.

– Очень жаль, что мой отец, наверное, жив? – усмехнулась Асия и покосилась на Армануш; та залилась краской. – Хотя, знаешь, ты права, – продолжила Асия, гневно сверкая глазами, – то есть я тоже так считаю. Если бы отец был мертв, мы бы раз и навсегда покончили с неопределенностью. Это меня и бесит больше всего, я все время думаю, что он может быть кем угодно. Если вот так не иметь ни малейшего понятия о том, что за человек твой отец, невольно начинаешь себе что-то сочинять. Может быть, я каждый день вижу его по телевизору или слышу его голос по радио. А может, я когда-то где-то сталкивалась с ним лицом к лицу. Может, ехала с ним в автобусе. Может быть, это профессор, к которому я подхожу после лекции, или фотограф, чью выставку я иду смотреть, или вот этот уличный торговец. Чем черт не шутит?

Речь шла о поджаром мужчине с тонкими усиками, лет сорока с лишним. Перед ним была витрина со множеством гигантских банок всякого рода солений, из которых он с помощью автоматического аппарата выжимал рассол. Заметив, что его рассматривают две девушки, он широко осклабился. Армануш сразу отвернулась, а Асия гневно на него посмотрела.

– То есть мама тебе не говорила, кто твой отец? – осторожно спросила Армануш.

– Моя мама – особый случай. Если не хочет, ничего не скажет. Она самая упрямая, самая несгибаемая женщина на свете. Не думаю, что остальные в курсе. Сомневаюсь, что мама с кем-то этим поделилась. Да они бы мне и не сказали, даже если бы знали. Мне никто никогда ничего не говорит. Я в этом доме изгой, меня навек отрешили от страшных семейных тайн. Они меня отгородили якобы для того, чтобы защитить. – Асия разгрызла семечку и выплюнула шелуху. – Постепенно это стало игрой в обе стороны: они отгораживаются от меня, я – от них.