Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Повесив трубку, она подождала минуту-другую. Задумчиво сделала глубокий вдох и, собрав все свое мужество, нашла нужный номер. Она твердо решила сохранять спокойствие и не показывать раздражения, но с трудом удержалась, услышав нервный голос матери.

– Эми, дорогая, почему же ты раньше не звонила? Как ты? Как погода в Сан-Франциско? Они тебя не обижают?

– Да, мама, все хорошо. Погода… – Армануш пожалела, что не посмотрела в Интернете метеорологическую сводку. – Погода хорошая, только ветер, как всегда.

– Да, – перебила ее Роуз, – я тебе звонила и звонила, но твой мобильник выключен. Я так волновалась!

– Мама, послушай, пожалуйста! – сказала Армануш, сама удивившись решительным ноткам в своем голосе. – Мне неловко, когда ты звонишь сюда к бабушке. Давай договоримся: я тебе буду звонить, а не ты мне, ну пожалуйста!

– Это они тебя заставляют? – подозрительно спросила Роуз.

– Нет, мам, конечно нет. Ради бога! Это я тебя прошу.

Роуз неохотно согласилась. Она жаловалась, что у нее совсем не остается времени на себя, что она разрывается между работой и домашними делами. Но потом повеселела: в магазине все для дома «Хоум депот» была распродажа, и они с Мустафой решили купить новые шкафчики на кухню.

– А скажи, – Роуз была полна энтузиазма, – как ты относишься к вишневому дереву? Думаешь, хорошо будет смотреться у нас на кухне?

– Ну да, наверное, да…

– И я так считаю. Ну а если темный дуб? Это, конечно, подороже, зато сразу видно высший класс. Что, по-твоему, лучше?

– Даже не знаю, мама, дуб тоже хорошо.

– Ну вот, ты мне совсем не помогаешь, – вздохнула Роуз.

Повесив трубку, Армануш посмотрела по сторонам, ей вдруг все показалось таким чужим. Эти турецкие ковры, старомодные лампы у кровати, непривычная мебель, книги и газеты на незнакомом языке… Ей стало так страшно, как бывало только в самом раннем детстве.

Когда Армануш было шесть лет, они с матерью однажды ехали на машине и в какой-то богом забытой аризонской глухомани у них неожиданно закончился бензин. Только через час на дороге показалась другая машина. Роуз проголосовала, и грузовик остановился. В кабине сидели два здоровенных мужика жуткого вида, хмурые и грубые. Не говоря ни слова, они подвезли их до ближайшей бензоколонки. После того как их высадили и грузовик исчез вдали, Роуз, всхлипывая, прижала к себе Армануш и стала причитать дрожащими от ужаса губами: «Боже, а если бы они оказались дурными людьми? Они же могли нас похитить, изнасиловать и убить, и нас бы никогда не нашли. И как я могла пойти на такое? Так рисковать!»

Армануш сейчас тоже чувствовала нечто подобное, хотя, конечно, все было куда менее драматично. Вот она в Стамбуле, живет у совершенно незнакомых людей, а ее родные даже и не подозревают. И как она могла поступить столь опрометчиво? А вдруг это дурные люди?

Ранним утром Асия Казанчи и Армануш Чахмахчян отправились на поиски дома, где родилась бабушка Шушан. Они без труда нашли нужный квартал – это был очень милый и довольно шикарный район в европейской части города. Но дома там больше не было. Вместо него возвышалась современная пятиэтажка. Весь первый этаж занимал дорогой рыбный ресторан. Прежде чем войти внутрь, Асия посмотрелась в зеркало, поправила волосы и недовольно взглянула на свою грудь.

Время ужина еще не наступило, в ресторане было пусто, только пара официантов выметали вчерашний мусор, а розовощекий толстый повар готовил закуски и основные блюда на вечер, окруженный облаком умопомрачительных ароматов. Асия расспросила всех, пытаясь выяснить, что тут было раньше. Но официанты совсем недавно приехали в Стамбул из курдской деревушки на юго-востоке страны, а повар, хотя и жил в городе несколько дольше, совершенно не знал об истории этого места.

– Очень немногие коренные стамбульские семьи продолжают жить в фамильных домах, – заявил повар со значительным видом и принялся чистить и потрошить огромную скумбрию. – Раньше это был космополитический город, – продолжил он и при этом переломил скумбрии хребет сначала над хвостом, потом за головой. – Вот взять наших соседей. Были евреи, много евреев. И греки были, и армяне… Мальчиком я всегда покупал рыбу у греческих рыбаков. У матери была портниха армянка. У отца – начальник еврей. Мы все были вперемешку.

Армануш обернулась к Асии:

– Спроси, почему теперь по-другому.

– Потому что Стамбул – не город, – заметил повар, лицо его озарилось, и он повысил голос, приготовившись сказать нечто важное. – Он с виду как город, но это не так. Стамбул – это город-корабль. Мы все живем на корабле.

С этими словами он схватил рыбу за голову и стал дергать хребет туда-сюда. На миг Армануш представилось, что скумбрия сделана из фарфора и вот-вот разлетится на кусочки прямо у него в руках. Но мгновение спустя повар ловко вытащил всю кость целиком.

Довольный собой, он продолжил:

– Мы все пассажиры, одна партия приходит, другая уходит, евреи уходят, русские приходят, там, где мой брат живет, полно молдаван… Завтра и они уйдут, на их место придут другие. Так оно устроено…

Они поблагодарили повара и бросили прощальный взгляд на скумбрию, которая теперь разинула рот в ожидании начинки. Асия была разочарована, Армануш расстроена. На выходе из ресторана им открылся изумительный вид – Босфорский пролив сверкал в лучах зимнего солнца. Они заслонились от яркого света и вдохнули полной грудью. Пахло весной.

Не зная, чем теперь заняться, девушки рассеянно бродили по улицам и не пропускали ни одного лоточника: купили вареную кукурузу, фаршированные мидии, халву из манки и, наконец, большой кулек подсолнечных семечек. Принимаясь за очередное лакомство, они перескакивали на новую тему и обсудили много разных вопросов, избегая лишь трех, которых молодые девушки обычно касаются, только когда познакомятся получше: секса, мужчин и своих отцов.

– Мне нравится твоя семья, – сказала Армануш, – они такие живые.

– А то я не знаю, – парировала Асия и зазвенела браслетами.

На ней была длинная хипповская юбка, серо-зеленая с темно-красным набивным цветочным узором, и множество украшений: бусы, браслеты и серебряные кольца почти на каждом пальце. Рядом с таким нарядом джинсы и твидовый пиджак Армануш казались ей самой какими-то слишком будничными.

– Но у этого есть свои минусы, – сказала Асия. – Знаешь, как тяжко расти в доме, полном женщин, где просто не продохнуть от их всепоглощающей любви. В доме ты, единственный ребенок, вынуждена быть взрослее, чем все взрослые, вместе взятые. Я, конечно, очень благодарна за то, что они отдали меня в первоклассную школу, лучшего образования в этой стране, пожалуй, нигде не получишь. Одна беда – они хотят, чтобы я преуспела в том, чего они сами в жизни не добились, понимаешь? – (Армануш, увы, понимала.) – В результате мне приходилось разрываться на части, чтобы одновременно воплотить мечты всех моих родственниц. С шести лет я учила английский, что само по себе нормально, но этим дело не ограничилось. На следующий год я брала частные уроки французского. В девять меня отдали на скрипку, и я целый год мучилась, хотя очевидным образом не имела к этому ни таланта, ни склонности. После этого рядом с нами открыли каток, и мои тетки решили, что я должна стать фигуристкой. Они мечтали увидеть, как я, в усыпанном блестками платье, грациозно кружусь по льду под звуки нашего государственного гимна. Мне предстояло стать турецкой Катариной Витт! И вот в скором времени я уже нарезала круги на льду, то и дело приземляясь на попу при очередной попытке сделать пируэт. Меня до сих пор бросает в дрожь от скрипа коньков.