Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

Я не совсем поняла Фуше, но было ясно, что речь идет о здоровье Бонапарта.

— Широкие массы, так заслуживающие мира и безопасности, вопиют. Они преданы вам, ваше величество, но еще больше они преданы императору и созданной им империи, которая рассыплется с его смертью.

У Бонапарта что, какая-то болезнь, угрожающая жизни? Может статься, я о чем-то не знаю?

— Фуше, что с императором?

— Он страдает, ваше величество, — сказал Фуше, доставая табакерку из слоновой кости, украшенную драгоценными камнями, — ибо пришел к горестному заключению, что политически верные шаги, как они ни отвратительны ему, все же должны быть предприняты в государственных интересах. Как он ни отважен на поле битвы, все не решается заговорить об этом с вами.

У меня похолодели руки, сердце затрепетало. Постепенно мною овладело мрачное предчувствие: то, о чем говорил Фуше, не имело отношения к здоровью Бонапарта.

— О чем это вы?

Фуше втянул понюшку табака и смахнул табачную пыль с кончика носа.

— О разводе, ваше величество.

— Вы предлагаете, чтобы я?..

— Я предлагаю вам, письменно обратившись к сенату, объявить, что вы готовы пойти на эту жертву ради блага нации. Я знаю, как вы преданы мужу, и считаю, что ваша любовь к нему такова, что вы бы пожертвовали даже жизнью — не то что браком, — если это позволит уберечь императора.

У меня подломились ноги, и я привалилась к стене. «Так вот оно что! — подумала я. — У Бонапарта недостает мужества обсудить это со мной, и он подстроил, чтобы Фуше говорил от его имени. Трус!»

— Наши солдаты готовы сложить свои жизни на алтарь отечества, — продолжал Фуше, поддержав меня за локоть. — Редко выпадает женщине возможность доказать подобным образом свою преданность, свою…

— Мне нужно знать только одно! — перебила я его, чувствуя себя повисшей на краю пропасти. — Министр Фуше, просил ли вас император поговорить со мной об этом?

— Я знаю, что думает император по этому поводу, но такого приказа я от него не получал, — спокойно ответил Фуше, рассматривая часы, болтавшиеся на золотой цепочке у него на поясе. — А теперь, к сожалению, я вынужден прервать нашу безрадостную беседу, ваше величество, ибо у меня вскоре назначена встреча.

Даже не поклонившись, он ушел. Вскоре меня нашла Гортензия: я стояла у оконной ниши, яростно комкая шторы.

Без даты

Сегодня рано утром, сразу после семи, я вошла в комнату Бонапарта. Думала, будет лучше поговорить с мужем прежде, чем он примется за работу, и поэтому была удивлена, увидев его уже в охотничьей куртке. Лакей помогал ему надеть гессенские сапоги.

— Вы не едете на охоту, Жозефина? — Он натянул левый сапог и поднялся, чтобы обнять меня. — Неважно себя чувствуете?

— Нет, не еду.

Я начисто забыла об охоте — до того ли мне было?

— Бонапарт, мне нужно поговорить с вами. — В комнате было жарко, в камине пылали дрова.

— Отлично. — Бонапарт сел, выставив вперед правую ногу.

— С глазу на глаз, — уточнила я, стискивая в ладони письмо, данное мне Фуше. Я скатала лист в плотную трубку и обвязала лентой желтого цвета, который считается цветом предательства.

Бонапарт встал и топнул ногой:

— Хорошо.

Он отпустил лакея и подвел меня к одному из кресел у камина.

— Вы бледны. Должно быть, простудились? — Он пнул ногой горящее полено, полетели искры. Затем сел и стал смотреть в огонь.

— Когда вы смотрите вот так в пламя, я всегда воображаю, что вы думаете о воинском лагере, — сказала я, пытаясь развязать туго затянутую ленту.

— Жозефина, я готов поговорить, но не могу тратить на это все утро. Меня ожидает австрийский посол. В чем дело?

— Это… сложно.

Я стянула со свитка ленту и подала Бонапарту развернутую бумагу.

— Это мне? — Мой муж попытался расправить письмо, положив его на бедро. — Кто это написал? — спросил он, покосившись на меня.

— Ваш министр полиции.

— Фуше? — Бонапарт поднес бумагу к глазам, затем вытянул руку с письмом. — Не могу разобрать, зрение слабеет, — пожаловался он. — Разве очки еще не доставили?

Как мог он думать о таких пустяках? Вся наша жизнь рушится, а он беспокоится о своих новых очках!

— Да, Фуше! — с трудом сохраняя спокойствие, подтвердила я. — Он вручил мне этот черновик вчера, после мессы. Он… предлагает, чтобы я подписала подобное письмо и направила его в сенат.

— Довольно! — воскликнул Бонапарт, читая. И швырнул письмо в огонь.

— Вы ничего об этом не знали?

— Конечно, нет. Фуше нет дела до нашей постели.

Я достала из-за корсажа носовой платок — специально захватила с собой несколько штук. Реакция Бонапарта меня удивила. Он хочет выставить себя невиновным?

— Я боялась, что… Что вы могли просить Фуше совершить этот ужасный поступок, — срывающимся голосом сказала я.

— Жозефина, я вполне способен поднять эту тему самостоятельно. Мне нет нужды привлекать Фуше, чтобы он говорил от моего имени. — Наступило неловкое молчание. Прокашлявшись, Бонапарт продолжил:

— Итак, раз уж мы заговорили об этом, я спрошу: что вы об этом думаете?

— Полагаю, вы должны его уволить, — ответила я.

— Фуше? — Бонапарт презрительно поморщился. — Его преступление — всего лишь в избыточном рвении. Он действует единственно из преданности ко мне и к империи.

Преданность… Именно это слово использовал и Фуше.

— Это преданность своим собственным интересам! — горячо сказала я. — Вы окружены льстецами, Бонапарт. Они вводят вас в заблуждение, уверяя, что, разорвав со мной брак и женившись на молодой принцессе, которая родит вам наследника, вы сделаете великое дело для своей страны.

— Жозефина, вы не должны…

— Вы спросили меня, что я думаю, — так я вам скажу! — продолжала я, скручивая носовой платок в жгут, в веревку, на которой сейчас пойду и повешусь. — Если хоть на мгновение я бы поверила, что наш развод принесет империи мир и процветание, я тут же развелась бы с вами.

Мою смелую речь прервали банальные женские всхлипы.

— Буду с вами откровенна, Бонапарт, раз уж мы должны говорить об этом. Я боюсь за себя, ибо люблю вас. Меня не заботит ни моя корона, ни титул. Меня заботите только вы.

— Жозефина…

— Умоляю вас, послушайте меня! Я считаю, что они неправы. Боюсь, что они толкают вас на тропинку, которая приведет к вашему падению, а с вами потерпит крах и империя. Они не заботятся о вашем счастье, их интересует только их собственное благополучие. Они жадны и полны страхов, они не понимают вас как я.

Большие серые глаза Бонапарта поблескивали, не отрываясь от моего лица.

— Должна сказать вам еще одно, — продолжила я, — и потом я уйду. Мы с вами многое прошли вместе. Я считаю, наши с вами судьбы направляло само Провидение.

Я замолчала, не в силах произнести, что, возможно, каким-то загадочным образом необычайная удачливость Бонапарта связана именно со мной и нашим союзом. Пристально глядя на меня, он кивнул, словно прочитал мои мысли.