Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Но…

— Я не желаю оплакивать и тебя тоже! — тихо, почти шепотом, сказала мама, а потом добавила: — Не хочу похоронить всех своих дочерей!

В тот же день, позже

С тяжелым сердцем написала дяде Ташеру: просила, если возможно, найти места на корабле, идущем во Францию.

1 августа, полдень

Придя утром на веранду, застала маму за штопкой уже многократно штопанных носков.

— Ты уезжаешь, — сказала она и посмотрела в сад на мокрые от дождя цветы, за которыми я ухаживала.

Кивнув, я отвернулась. Я уже устала плакать.

7 августа

Сегодня вечером, после ужина, расчесывала волосы Манет и заплетала их в темные косы. Пока дочь не уснула, читала ей из «Поля и Виржини». [38] Речь идет о книге Пьера Эдуара Лемонте (1762–1826) «Этюд о Поле и Виржини». Потом сидела, положив книгу на колени. В открытое окно, за которым в переплетениях ветвей мангового дерева всходила луна, задувал бриз, колыша пламя свечи. В детстве мы с Манет забирались на это дерево. Как мне попрощаться с ней?

Вторник, 10 августа

Проснулась незадолго до рассвета. Как по волшебству, дождь перестал. Я тихо спустилась вниз, вышла из сахароварни и прошла к пруду, где купальня. Положила сорочку и головной платок на мокрые камни и погрузилась в чистую воду. В траве шуршала лягушка, в кронах древовидных папоротников шумел ветер, в остальном было тихо. В воздухе пахло апельсиновыми деревьями.

Заворковали голуби. С тяжелым сердцем я вышла из воды: пора! Оделась, вернулась домой и стала прощаться с рабами. Каждому дала по ливру и оставила три луидора надсмотрщику, чтобы он разделил их среди работавших в поле. Я знала, что мама этого не одобрит, поэтому попросила никому не рассказывать.

Да Гертруде я велела отдать Мими мой изумруд.

— Исцели ее, — сказала я, — разомкни ей сердце.

Да Гертруда заплакала, и я обняла ее.

— Ступай! — сказала она, отталкивая меня.

Тогда я поплелась в отцовскую комнату.

— Итак? — сказал он.

Я села у кровати на шаткий стул. Одна из его ножек была подвязана пеньковой веревкой, но не очень туго. В комнате стоял тяжелый запах, к которому я давно привыкла; «запах смерти» — называла его мама.

Я взяла отцовскую руку. Кожа была сухая и тонкая, как сброшенная кожа змеи.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила я, ибо моя привязанность к нему обрела форму служения.

— Ты уже достаточно для меня сделала… Достаточно для умирающего.

Я хотела возразить, но поняла, что бессмысленно отрицать реальность близкой смерти, и молча кивнула.

— Мне будет не хватать тебя, — сказала я.

— Моя принцесса! — Он сжал мне руку.

Мне вспомнились детские годы, очарование историй, которые отец рассказывал мне, мечтательной девочке, лежавшей в гамаке под манговым деревом с пальмовым листом в руке. Я поцеловала его в щеку.

— Мой король, — и сделала изящный реверанс, которому он научил меня в детстве. Царственно отбросив ногой воображаемый шлейф, я повернулась, чтобы уйти. Выходя из комнаты, услышала его тихий смех. Мы не стали прощаться.

Уже перед самым отъездом я пошла к Манет. Она спала и казалась старой и неживой, как скульптура. Постель была в беспорядке. У меня не хватило духу разбудить сестру. Я поцеловала ее в лоб и вышла из комнаты. Больше я никогда ее не увижу.

Было еще очень рано, всего восемь часов, когда Сильвестр подал экипаж к сахароварне. Я помогла Гортензии забраться на сиденье и повернулась к маме.

— Приедешь во Францию?.. — Я не могла произнести «после»: после смерти отца, после смерти Манет.

Она крепко стиснула мне руки. Я села в экипаж. Сильвестр щелкнул кнутом, лошади тронули. Возле каменной стены я оглянулась; мамы уже не было видно. Я смотрела, как, удаляясь, дом делается все меньше и меньше.

13 августа, Форт-Ройял

Тетя Ташер в ужасе, весь дом погружен в хаос: в каждой комнате стоят раскрытые ящики. Она объяснила, что переезжает с детьми в деревню.

— Здесь небезопасно!

Морской сундук оставили в каретном сарае. Надеюсь, мы тоже скоро уедем.

Мы с Гортензией расположились в комнате на третьем этаже. Тут жарко, зато нет посторонних. Я сижу за письменным столом в эркере, окна которого выходят на залив. Сквозь пелену дождя едва виднеются стоящие на якоре четыре военных корабля и несколько торговых. Дядя вернется домой поздно. У него сейчас много хлопот по службе в связи с происходящими здесь волнениями. Сегодня вечером он сможет сказать, каково положение с нашим отъездом во Францию.

Понедельник, 6 сентября

И здесь тоже началось восстание! Дядя Ташер заключил бунтовщиков под стражу, но стражники их освободили и открыли в городе стрельбу.

Я в это время находилась в резиденции губернатора де Виомениля, который бегал из комнаты в комнату, крича и размахивая руками. Мадам де Виомениль упала на колени и стала громко молиться. Я увела Гортензию подальше и, стараясь не обращать внимания на мушкетную стрельбу, читала ей из «Басен» Лафонтена. Затем к нам прибежала горничная и сказала, что дядя Ташер отправился в форт на переговоры с бунтовщиками? Мы с Гортензией отважились спуститься в переднюю гостиную, где собрались все. Наконец из форта прибыл посыльный вместе с худощавым человеком в грязном парике.

— Барон Ташер взят в заложники, — с театральным жестом объявил он. Бунтовщики заключили дядю в тюрьму и угрожают убить его, как и всех остальных в городе. Мне помогли сесть на стул.

— Что он сказал о дяде? — едва не плача, спросила у меня Гортензия. — Что означает «заложник»?

Губернатор впал в ярость. Помощники со всех сторон давали ему советы. Жена бегала за ним, крича:

— Нет, не ходи, ты не можешь пойти!

Он ушел к себе в кабинет и захлопнул дверь.

— Он собирается покончить с собой! — рыдала его жена. Снаружи снова послышалась мушкетная стрельба.

Вскоре после этого губернатор ушел. Он решил укрыться в Гро-Морне — деревне по дороге к Трините — и там собрать силы, с которыми в дальнейшем отбить город. Жена губернатора заперлась у себя в спальне и отказывалась выйти.

Я лежала в кровати в нашей комнате, обнимая Гортензию и пытаясь ее успокоить. Прислушивалась к мушкетной перестрелке и пушечным выстрелам, молилась о дяде Ташере. Вскоре после того, как Гортензия уснула, в дверь постучали.

— Кто это? — вздрогнув, спросила я. Ночная свеча отбрасывала на стену страшные тени.

Дверь отворилась, вошла горничная.

— Есть новости? — прошептала я, опасаясь за жизнь дяди Ташера.

— Письмо от капитана дю Брея. — Она дала мне запечатанный лист бумаги. — Мне сказали, что это срочно…

В это время где-то невдалеке выстрелила пушка и послышался свист картечи.

Друг моего дяди Дюран дю Брей был капитаном «Благоразумного» — одного из военных кораблей, стоявших в заливе.