Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Выпечен здесь, в Тулоне, — заверил он меня, ибо корабельная мука давно испортилась. Растроганная, я взяла корзинку с провизией; мы и так были очень многим обязаны этому доброму человеку.

Нам повезло: в дилижансе мы сидели спиной к лошадям. Сильно трясло. Вскоре после второй почтовой станции дорога стала особенно ухабистой — тут у подножия каждого из многочисленных холмов нас поджидал форейтор, чтобы помочь лошадям подняться, а затем спуститься.

Был уже вечер, когда мы наконец вышли на почтовой станции в Эксе, чтобы возобновить наше путешествие с рассветом. Гостиница грязная, ужин из полусырых мелких дроздов нам не понравился. Гортензия тщательно рассматривала булочки, ища в них насекомых; с недавних пор это стало ее привычкой.

Пятница, 5 ноября, Монтелимар

Гортензия в добром расположении духа; в лучшем, чем ее мама, которая при малейшем движении страдает от морской болезни. Мы на барже, которая перевозит наш дилижанс на другую сторону реки. Гортензии на барже нравится — здесь она может бегать и выкрикивать распоряжения погонщику лошадей, тянущих баржу по берегу; он терпеливо сносит эти знаки внимания. Я то и дело пытаюсь усадить дочь, чтобы не досаждала другим пассажирам, держу ее на коленях, занимая историями о ее старшем брате Эжене, которого нам обеим не терпится увидеть.

— И про папу, — требует Гортензия, начиная нетерпеливо ерзать, — расскажи про папу.

Александр. Я вздыхаю. С чего же начать?

15 ноября, Пон-сюр-Йон

За ужином говорили о шайке разбойников, которая грабит чуть южнее Фонтенбло. В тамошних лесах было ограблено четыре дилижанса. Мы решили ехать другим путем, через Провен. Оттуда, как нам сказали, можно доехать до Парижа почтовым дилижансом. Я отправила письмо тетушке Дезире, в котором сообщила об изменении наших планов.

Следующая станция после Провена

Двое мужчин в нашем дилижансе, фермер и врач, говорят между собой о политике. Передают друг другу листовку. То и дело женщина, торговка свечами и хлопчатобумажными чепцами, вступает в их разговор, за чем следует оживленная дискуссия. Говорят о Национальной ассамблее. Я слушаю молча, но не могу помешать говорить Гортензии. Она сболтнула, что ее отец — делегат, представитель дворянства.

— Ребенок правду говорит? — спросила женщина. Ибо по нашему виду не догадаешься, к какому сословию мы принадлежим.

Я кивнула, подтверждая верность слов Гортензии.

— Дворян больше нет, — сказал врач, молодой человек без зубов и с волосатой бородавкой на подбородке. Потом, когда проехали пепелище старинной усадьбы, он сказал: — Дворянская усадьба. Вероятно, ваша? — и злорадно рассмеялся.

У оловянной раковины на почтовой станции я шепнула Гортензии, чтобы та не разговаривала с этим человеком. В это время подошел наш спутник, фермер.

— Вы мадам де Богарне, не так ли? — и осведомился, как зовут моего мужа: не Франсуа ли?

Я неохотно сказала, что нет.

— Тогда Александр? — настаивал он.

Должно быть, он прочел ответ в моих глазах, ибо этот дородный мужчина едва не бросился меня обнимать. Повернувшись к другим, он воскликнул:

— Мадам де Богарне! Жена депутата Александра де Богарне!

Его друзья, врач и торговка чепчиками, подошли к нам, причем все трое выказывали большой энтузиазм. Врач извинился за свое поведение и предложил мне сидра. Я согласилась, но была смущена. По-видимому, хорошо быть женой депутата Александра де Богарне, но я слишком смутилась, чтобы спросить почему.

17 ноября, Мормо

Завтра будем в Париже. Не могу заснуть.

Четверг, 18 ноября, Париж

Дом Фэнни на улице де Турнон сильно нуждается в ремонте. Одно окно на втором этаже забито досками, признаков жизни нет. В некогда фешенебельном районе не слышно ни звука. Проехала обветшалая карета, запряженная парой разномастных лошадей. Гербы на карете закрашены. С кожаных постромок свисали потрепанные ленты. Гортензия потянула меня за руку к большим дверям и подергала за шнур колокольчика. Вскоре мы услышали лязг задвижки, и одна из створок распахнулась. Перед нами стояла женщина в старомодном зеленом бальном платье с фестонами из муара и голубыми лентами. И прическа была старомодная, высокая и напудренная, украшенная цветами. Что-то с ее волосами было не в порядке.

«Парик», — поняла я. Во внутреннем дворе позади женщины была видна карета без одного колеса.

— Чем могу помочь? — спросила она с акцентом — как мне показалось, немецким.

— Дома ли графиня Фэнни де Богарне? — спросила я, стыдясь убожества нашей превратившейся в лохмотья одежды.

— Как прикажете доложить о вас? — У нее был благозвучный голос.

— Ее племянница, мадам Роза де Богарне.

— И Гортензия, — добавила моя девочка.

Вдруг в дальней части внутреннего двора показалась полная женщина с седыми волосами и нарумяненным лицом. Фэнни!

— Ортензия! Милая моя! — Фэнни нагнулась, чтобы заглянуть в лицо Гортензии. Та предложила крестной матери руку. Фэнни громко чмокнула ее в щеку, оставив на коже яркое пятно помады.

Меня Фэнни обняла на итальянский манер, очень энергично. От нее сильно пахло розовым маслом.

— Не может быть, ты вернулась! — воскликнула она, впуская нас в дом. Ее дыхание насыщали винные пары. — Прости меня, дорогая, но мы с Мишелем только что вернулись из поездки в Италию.

Ее голос эхом отдавался в полупустых комнатах. Поднимаясь по лестнице, я услышала шепот и взглянула вверх. На площадке стояла девочка лет восьми-девяти в белом хлопчатобумажном платье.

— Эмили? — Я узнала маленькое лицо феи, выразительные черные глаза — это же внучка Фэнни, единственный выживший ребенок Мари! За те два года, что я не видела девочку, она сильно вытянулась. Эмили что-то показывала жестами Гортензии.

— Помнишь свою кузину? — спросила я. Гортензия на мгновение растерялась, потом побежала вверх по лестнице.

Я прошла вслед за Фэнни на кухню. Там за расписанным столом сидели коротко остриженный мужчина в крестьянской блузе и женщина.

— Роза! — Женщина поднялась, чтобы приветствовать меня. Ее кудри были небрежно собраны под полотняным чепцом. Я с удивлением узнала в ней Мари, мать Эмили, когда-то застенчивую и чопорную. Мари, которую я видела сейчас перед собой, была совсем другой — смелой и определенно не чопорной.

— Ба, да это же жена Александра! — воскликнул мужчина.

У него были крупные губы и бас, неожиданный для человека такого маленького роста. Мишель де Кюбьер, поэт. Я видела его однажды, много лет назад, в салоне у Фэнни. Он взял со стола бутылку и налил стакан красного вина. На другом столике уже выстроились три пустые винные бутылки. Фэнни передала мне стакан.

— О, Роза, ты пропустила самые славные праздники.