Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Полковник Жюно?

«Ситуация не из лучших, — говорил тот генералу Гийому, когда я спускалась по каменной лестнице во двор. — Австрийцы втрое превосходят нас числом».

— Полковник Жюно, что случилось? — с тревогой спросила я.

— Вчера вечером было целое сражение. — От него пахнуло спиртным. — Генерал Бонапарт развернул командный пункт под Кастельнуово. Я должен доставить вас туда, но выезжать надо немедленно.

На берегах озера Гарда было прохладнее, поверхность воды спокойна, голубые холмы вдалеке окутаны туманом. Облегчением стало и прекращение снайперского огня.

Мы с Лизетт играли в веревочку, когда вдруг раздался пушечный выстрел и карета резко остановилась. Чтобы не упасть, я выставила вперед руки. Послышалась мушкетная пальба, снова выстрелила пушка, и послышался лошадиный крик, от которого все во мне похолодело. Карета подпрыгивала на дорожных ухабах; я ждала, что она вот-вот опрокинется.

— Слезай, слезай, идиот! — кричал Жюно.

Дверь кареты открылась.

— Прыгайте!

Лизетт прыгнула в объятия Жюно. Он поставил ее на землю и подтолкнул к канаве. Я подобрала юбки, чувствуя себя на удивление спокойно. Несмотря на это, по лицу в рот стекали слезы.

— Вылезайте! — кричал Жюно.

Я прыгнула и, раздирая подол юбки, цеплявшийся за ветки, поползла вслед за Лизетт.

Скатившись по насыпи, я оказалась среди болотных камышей и поползла к своим спутникам. Лизетт была бледна как смерть, и я обняла ее. Это она дрожала — или я?

Потом я услышала мужской стон.

— Это, должно быть, кто-то из солдат…

Я поползла вверх по насыпи.

— Мадам, не надо! Будьте осторожны, — шептала Лизетт. — Вернитесь!

Сидя в высокой траве, я огляделась. Жюно пригнулся возле упавшей лошади, большой гнедой. Она билась, из раны на шее текла кровь. Другие лошади становились на дыбы и брыкались, пытаясь высвободиться из спутанной сбруи. Форейтор старался сдержать их, пока драгун обрезал постромки. И тогда я увидела молодого драгуна…

Я пригнулась, прерывисто дыша. Моя рука была вся в грязи. Я медленно, как во сне, вытерла ее о траву и, дрожа, соскользнула вниз по насыпи.

Жюно что-то кричал, щелкнул кнут. Загрохотала карета, послышался топот лошадей. На нас посыпались камни. Потом по насыпи скатился Жюно и чертыхнулся, упав в грязь. Он подполз к нам, лицо было страшным — все в грязи и в крови. Лизетт протянула ему носовой платок, достав его из-за корсажа.

— Вы целы? — спросил он, прижимая платок к губам.

— Полковник Жюно, мы слышали стук движущейся кареты.

— Я хлестнул лошадей. — Он затрещал костяшками пальцев. — Австрийцы решат, что вы в ней, и прекратят огонь. Нужно уйти в лес, пока нас не заметили.

Жюно пополз по канаве.

— Двигайтесь за мной, не поднимая голов, — прошептал он.

Мы проползли немного и, оказавшись среди деревьев, выбрались наконец из грязи. Несмотря на жару, зубы Лизетт стучали.

— Вы знаете, где мы находимся? — спросила я Жюно и обняла Лизетт, чтобы утешить ее и успокоиться самой.

— Рядом с Дезенцано, — сказал Жюно, прихлопнув комара.

Я помнила Дезенцано — деревню с узкими улочками, выходившими на озеро. Мы с Бонапартом проезжали ее две ночи назад, по пути в Верону.

Послышался стук лошадиных копыт. Взведя затвор мушкета, Жюно подошел к опушке.

— Возница телеги, — объяснил он, вернувшись к нам, — остановился посмотреть на мертвую лошадь.

Показался скрипучий фургон, запряженный толстой рыжей лошадью. В задней его части стояли клетки с курами. У возницы голова была повязана черным шарфом, как у крестьянки. Увидев нас, он остановился и сказал что-то по-итальянски.

— Понимаете, что он говорит? — спросила я Жюно.

— Просто садитесь, — ответил он, наводя мушкет на крестьянина.

Мы забрались в фургон и кое-как уселись на клетки с курами.

— Трогай, — сказал Жюно вознице и сел рядом с ним.

Жюно выхватил у крестьянина кнут, щелкнул им и стегнул по крестцу лошади. Кобыла понеслась вперед, куры закудахтали.

Мы почуяли запах Дезенцано, еще даже не завидев его. Кобыла встала, испуганно дергая своей большой головой и отказываясь идти вперед.

— Этот запах… — в ужасе проговорила я, прикладывая к носу платок. Из глаз текли слезы.

— Прошлой ночью было сражение, — объяснил Жюно и снова щелкнул кнутом. Но кобыла не двигалась. Возница прокричал ей что-то, и только тогда она наконец пошла, размахивая заплетенным хвостом.

— Он сказал ступидо? Обозвал лошадь дурой?

— Нет, кажется, стуфато. — Я чувствовала, что вот-вот упаду в обморок.

— Мясная похлебка?

Жюно обернулся ко мне:

— Закройте глаза.

Когда мы проезжали по городу, я не раскрывала глаз, но не могла не чувствовать запахов пороха, обгорелого мяса и еще чего-то отвратительно сладковатого. Время от времени фургон переезжал через мертвое тело. Иногда слышалось что-то похожее на детское хныканье.

— Кто-то зовет. Разве мы не можем остановиться?

И тут я совершила ошибку — открыла глаза. Повсюду лежали вздувшиеся тела. Булыжник дороги был покрыт запекшейся кровью. Две крестьянки стаскивали шинель с мертвого солдата — паренька с серой кожей и невидящими глазами. Эти женщины посмотрели на нас, и одна из них усмехнулась. Во рту у нее, как у младенца, не было ни единого зуба. Я прижала к себе Лизетт, дрожащими пальцами впилась в ее влажные волосы.

Подъезжая к Кастельнуово, увидели стреноженных кавалерийских лошадей, груженые военные фургоны, расставленные палатки и множество солдат. Дым от многочисленных костров придавал пейзажу нереальный вид. При виде флага Французской республики, висевшего на крестьянской хижине с соломенной крышей, временном штабе Итальянской армии, на глаза навернулись слезы.

— Что вас так задержало? — спросил Бонапарт, появившись в дверях. — Ваш эскорт вернулся более часа назад.

— Произошла заминка, — покраснев, сказал Жюно и отдал честь. Он взглянул на Лизетт. Та смотрела на кукурузные поля невидящими глазами.

Бонапарт помог мне слезть с фургона. Я едва не плакала.

— Мне надо сесть, — проговорила я и все же расплакалась.

— Дайте эфир! — скомандовал Бонапарт ординарцу и схватил меня за плечо.

— Боритесь со слезами, не поддавайтесь им. — Но я боролась уже слишком долго и не могла больше. — Австрийцы дорого за это заплатят, — тихо произнес Бонапарт.

Я выпила воды с эфиром, принесенной ординарцем, и закашлялась. Вкус был омерзительный, до сих пор его помню.

— Дайте и Лизетт. — Та сидела в фургоне и смотрела на нас невидящим взглядом. Да что там… Даже куры в клетках притихли.

— Возница хочет получить плату, — сказал Жюно, обращаясь к Бонапарту, и защелкал костяшками пальцев. — По крайней мере, я так думаю. Может быть, вам поговорить с ним?