Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Мы ехали так быстро, как только могли, — заверила я его, но мой голос заглушили заигравшие трубы. — У меня немного кружится голова…

Все вокруг стало терять краски. Толпа, казалось, мерцает в знойном мареве. Я взяла Бонапарта за руку. Подъехал отставший хвост нашего каравана: наемный фиакр, который, казалось, вот-вот развалится, карета со слугами и багажный фургон.

Человек в лохмотьях в желтую полоску прорвался сквозь строй солдат.

— Да здравствует Наполеон! — кричал он, пока его оттаскивали обратно. — Да здравствует свобода!

Бонапарт повел меня к карете, запряженной четверкой серых лошадей. Позванивали их латунные колокольчики. Красивая карета была украшена красными, белыми и синими лентами, походя на праздничный торт.

— Это чтобы прикрыть австрийские королевские эмблемы, — пояснил Бонапарт, приподнимая бант, чтобы я увидела, что под ним.

— А остальные с нами не поедут? — спросила я, когда он подсаживал меня в карету. Внутри она была отделана бледно-кремовой парчой. Я нерешительно опустилась на сиденье; периодическое недомогание стало непредсказуемым. Я уже не знала, чего ожидать от своего организма — и когда. — А как же ваш брат? — И Жюно…

— Этот прием — в вашу честь, — сказал Бонапарт, усаживаясь рядом, и взял меня за руку. Он явно намеревался снова поцеловать меня.

Я раскрыла веер и стала обмахиваться, прислонив голову к стенке кареты. Жара стояла невыносимая.

— Может быть, откроем? — предложил Бонапарт, опуская стекло окна. В карету тут же влетел букет цветов, и Бонапарт вернул стекло в прежнее состояние.

— Да здравствует Франция! Да здравствует Наполеон! — ликовала толпа. Пыл встречающих меня изумлял и пугал.

Форейтор крикнул что-то по-итальянски. Лошади тронули, карета слегка качнулась. Я прижала руку к болевшему боку.

Под приветственные крики толпы мы поехали по узким улочкам с глубокими колеями, вдоль каналов, на которых были видны многочисленные баржи. В воздухе носились пряные запахи жареного картофеля, каштанов, рыбы, баклажанов.

— Это прекрасный город, — сказал Бонапарт, поглаживая мою руку. — Вам здесь понравится.

— О да, — ответила я, хотя, сказать по правде, была разочарована. Милан оказался меньше, чем я ожидала; несмотря на толпы, город казался до странности пустынным. Те несколько женщин, что я видела на улицах, одевались только в черное. Магазины без окон. Даже окна жилых домов были закрыты ставнями.

Бонапарт указал на вывеску в форме красной кардинальской шапочки:

— Шляпник.

Ножницы были знаком того, что здесь принимает заказы портной; змея указывала на аптеку; кровоточащие ноги означали, что в этом доме практикует лекарь.

— Но вода здесь нечистая, — предупредил Бонапарт, когда мы по мосту переезжали зловонный канал. — Здесь придется немало потрудиться, чтобы утвердить новую санитарную систему.

Человек в шапке бандитти, справлявший при дороге большую нужду, приветственно поднял руку.

— И дать образование жителям, — добавил Бонапарт.

На одном из перекрестков нам пришлось ждать, пока проедет телега с огромным бочонком. За ней шли скованные цепями каторжане, поливавшие дорожную пыль водой из длинных кожаных трубок.

Мы выехали на большую площадь, на которой паслось пять коз.

— Должно быть, это знаменитый собор? — сказала я, пораженная величием здания. Оно казалось даже больше и наряднее парижского Нотр-Дама.

— В нем живут три головореза, и я ничего не могу с этим поделать, [91] Церкви служили убежищами для преступников. Всякий из них, укрывшись в доме Господнем, не мог быть арестован властями. — посетовал Бонапарт.

Каменщики на одной из башенок собора прекратили работу и приветствовали нас. Я улыбнулась им и помахала рукой. «Словно королева!» — подумала я.

— Над фасадом трудятся уже пять столетий, — сказал Бонапарт. — Я намерен закончить его возведение.

Так мог бы сказать не солдат, но правитель.

Въехав в широкие ворота, мы оказались во дворе виллы, сверкавшей розовым гранитом. Фонтан выбрасывал вверх струи темной воды посреди двора.

Лакей открыл дверцу; лиловая ливрея в пятнах — он бежал перед каретой. Приподняв юбки, чтобы не испачкать, я вышла. Многочисленные, одетые в черное слуги кланялись нам.

Мы поднялись по лестнице, прошли через две величественные колоннады и оказались в просторном, отделанном мрамором зале. Все это время я опиралась о руку Бонапарта, а за нами следовала шумная толпа шаркавшей ногами прислуги. Повсюду, куда ни повернись, я видела людей в форме, стоявших по стойке «смирно».

— Это ваш дом, — гордо сказал Бонапарт, сделав широкий жест.

Лизетт сдула пыль с ладоней.

— Наши сундуки скоро принесут, мадам. По крайней мере, так говорят. — Она закатила глаза. Трудности путешествия сделали мою горничную капельку сварливой.

Часы пробили девять. Неужели девять?

— Ты знаешь, сколько времени?

— Думаю, девять, мадам, но новые сутки начнутся через полчаса после заката, как мне сказали. — Она недовольно надула щеки.

Я улыбнулась. Лизетт напомнила мне Гортензию, и на меня вдруг нахлынули воспоминания о детях.

— Мне надо бы принять ванну, — сказала я. Я приняла настойку опия и теперь, расслабившись, немного успокоилась.

— Боюсь, они здесь о ваннах ничего не слышали, — поморщилась Лизетт и ушла.

Вскоре она вернулась.

— Я сдаюсь, мадам! Пробовала говорить с ними по-французски, по-латыни и даже по-гречески. Все без толку! Спросила у них воды — принесли зеркало, да еще с трещиной. А в ответ на мою просьбу наполнить ванну мне вручили дыню на подносе.

— Позови Бонапарта.

— Генерал на совещании с офицерами, мадам, — сообщила Лизетт, вернувшись. — Он говорит, что будет через минуту.

Но прошло больше часа, прежде чем он появился. За ним следовала хмурая девочка с цветами в вазе.

— Мне надо принять ванну, — сказала я мужу, приняв подношение девочки.

Бонапарт поднял брови.

— Но мы никак не можем найти общий язык со слугами в этом доме! — Я дала девочке монету, и она, хихикая, убежала.

В комнатку, примыкавшую к моей спальне, внесли медную ванну в форме гроба. Потянулась бесконечная вереница горничных с кувшинами, от которых валил пар. Наконец ванну наполнили. Я поблагодарила их ( грацие — единственное слово, которое я знаю по-итальянски) и дала понять, что они могут идти, но все оставались на месте.

— Вы не могли бы попросить их уйти, Бонапарт? — Он гаркнул что-то по-итальянски, и толпа горничных, как стая напуганных птиц, бросилась вон из комнаты. Только и слышно было: «Прего, прего, прего». [92] «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста» (итал.).

Лизетт помогла мне раздеться. Я опустилась в мыльную воду и осмотрелась.