Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

И сейчас ее оскорбляло – ту, прежнюю, отважную Луизу, – когда ей говорили, что Мисс Бирма – легкомысленная трусиха.

– Отец все понимает, – сказал папа однажды вечером, когда они сидели вдвоем в столовой.

Он внимательно смотрел на нее, словно не желая замечать изменений, произошедших с ней, но в то же время заставляя себя противостоять аду, в котором она оказалась.

– Ты… – нерешительно начал он. – Я могу чем-нибудь помочь?

Но чтобы не поддаться соблазну, не отбросить опостылевшее притворство, в котором вдруг ужасно захотелось сознаться, Луиза натужно рассмеялась, чмокнула его в щеку и убежала.

А чтобы внутренний голос прекратил скулить, Луиза начала перед сном прикладываться к маминой бутылке с пальмовым вином, ее «тонизирующему средству». А потом и перед выступлениями. Так было легче смеяться с друзьями и наклоняться в купальнике, касаясь пальцев ног, когда ее просили продемонстрировать упражнения на спортивных праздниках. Так было легче расслабиться, когда предлагали спеть на радио. И ей действительно нравились и «Пингвинз», и «Платтерз», и Джонни Мэтис [18], хотя порой, когда она пела их песни (О да, я великий притворщик… притворяюсь, что все хорошо… У меня такая беда, что приходится притворяться сверх меры… Я одинок, но никто об этом не догадывается… ) [19], ей приходило в голову, что, возможно, эти американские певцы знамениты не вопреки их статусу меньшинства в своей стране, а потому что вполне допустимо и даже обнадеживающе, когда меньшинство исполняет роль счастливого клоуна ( Да, я великий притворщик… просто смеюсь и дурачусь как клоун… видите, я кажусь не тем, кто я есть… ).

И чтобы заглушить эту мысль, Луиза начала просматривать статьи о себе, хотя прежде считала, что она выше того, чтобы их читать. А когда это не помогало, принимала чуть больше «тонизирующего», просто чтобы улыбаться задорнее на церемониях разрезания ленточек, болтать на светских раутах. Только чтобы не вздрагивать, когда жена Не Вина, Кэти, подходила к ней в школьном дворе («Я в это воскресенье устраиваю вечеринку в старом Правительственном дворце – теннис, бассейн, карты… Приходи!»). Стало почти легко притворяться невозмутимой – притворяться, что муж этой женщины, глава армии, ставшей, как говорили некоторые, «государством в государстве», не был тюремщиком ее отца. Почти легко находить слова, чтобы любезно и шутливо раз за разом отклонять приглашения Кэти Не Вин.

Но в 1957-м Джонни стал вторым на общенациональном экзамене и почти потерял голову от горя («Скажи, разве правильно, что победил сынок государственного чиновника!»), и от съемок в кино уже нельзя было отказываться («Подумай, как помогло бы твое участие в фильме – Джонни так рвется в заграничный университет»). И вскоре Луиза уже притворялась, что не слышит возмущенного шипения своих самых религиозных подруг, которые даже в кино не ходят, и вообще ни на какие «увеселения» («Когда ты работаешь во славу Господа, ты делаешь это от всего сердца, а когда работаешь во имя дьявола, тоже делаешь это от всего сердца»). И она соглашалась со своими светозарными подружками, что да, когда-то давно «приличные девушки», «образованные девушки» не снимались в кино, но сейчас ?

И, к своему удивлению, Луиза обнаружила, что актерское мастерство – притворство само по себе – освободило ее от необходимости притворяться, что не притворяется. Или проще: это позволило ее более глубокому скрытому «я» просочиться сквозь щели между ее притворным «я» и той ролью, которое притворное «я» играло в фильме (гувернантка, которая влюбилась в члена парламента и умерла прежде, чем эта любовь открылась; жена бирманского солдата, которая искала его и нашла уже мертвым). Мама ездила с ней на каждую съемку («чтобы убедиться, что тут без обмана»), но даже под маминым пристальным, хотя и отчасти пугливым присмотром Луиза почти не стеснялась обнажать чувства – рыдать и смеяться откровенно под прикрытием роли, которую исполняла.

Но это имело последствия. Когда фильмы начали показывать по стране, ее слава принялась быстро расти, как и сбегавшиеся толпы, стоило ей выйти из дома. Луиза делала вид, что все в порядке, поступила в Рангунский университет как закончившая с отличием курс по английскому языку («Нажимать на английский – неплохая идея, Луиза, – советовал папа. – Я очень доволен, что выучил его в Индии, а ты уже говоришь блестяще»). Но, словно отказываясь от прежних достижений, в 1958-м она согласилась вновь подать заявку на участие в «Мисс Бирма». На этот раз – хотя все, от ее поклонников до организаторов конкурса, побуждали рваться к победе – она не могла притвориться, что за это решение отвечает кто-то, помимо нее самой. О да, от мысли, что придется заново пройти через это, накатывала дурнота, но казалось проще покориться судьбе, особенно учитывая постоянную стесненность семьи в деньгах, и Луиза убеждала себя, что, возможно , не сумеет еще раз победить. Странно, но облегчение, которое она испытала после победы, было столь же остро, как и чувство обреченности. Где-то по пути она начала гораздо больше бояться публичного провала, чем фальшивого успеха.

На фоне возросшей славы посыпались телефонные приглашения от Кэти Не Вин, сопровождаемые жизнерадостными угрозами («Вы что же, не хотите иметь с нами дела?»), которые были встречены мамиными паническими упреками («Ты даешь ей повод ополчиться на нас!») и папиным покаянным соглашательством («Скажи миссис Не Вин, что есть такая студентка Бирманского медицинского института по имени Рита Мья, большой друг нашей семьи, которую без всяких причин уже больше десяти лет держат в тюрьме Инсейна…»). Потом У Ну – которого обвиняли в нескончаемых проблемах с повстанцами и в том, что погубил экономику, – подал в отставку, и Не Вин возглавил «временное правительство». Отказать Кэти означало теперь отказать жене временного премьер-министра, и хотя Луиза осознавала, что принять приглашение Кэти все равно что согласиться с бессрочным приговором, она сосредоточилась на том, что скорее польщена, нежели напугана вниманием, и позволила Кэти прислать за ней машину.

Разумеется, это ненадолго. Каждая история восхождения заканчивается падением. Но на той первой вечеринке на крыше дома Кэти, где столы были накрыты с щедростью, предполагавшей отсутствие изысканности, и где никто, казалось, не знал, когда смеяться, а когда сохранять серьезность, Луиза нашла убежище от подступающего ужаса. Напористая и развязная (а вдобавок шалунья, любительница знаменитостей, вечно-моложавая, быстро тараторящая, укутанная толстым слоем притворства) Кэти была на самом деле доброй душой. И еще немного похожей на испуганного жеребенка; тревоги, ползущие по ее обширному миру, вовсе не преступление, казалось, говорил ее сияющий взгляд, это же просто игра, и если ее мужчина немножко грозен, что она может поделать?